— Что, понравилось? — небрежно осведомился он.
— Потрясающе! — в один голос воскликнули Стася и Стефан.
— Ну что ж, продолжим наш ужин, — холодно произнес Чон.
— Как жаль, что ты не видел танца Зары, — сказала ему Стася.
Чон вдруг поднял руку, как бы призывая всех к тишине.
— Слышите?
Все замерли, прислушиваясь.
— Нет, ничего не слышно, — произнесла Зара.
— Ничего, — подтвердила Стася.
Терра уже не подавала голоса, было тихо.
Чон, обхватив голову руками и зажмурив глаза, проговорил:
— Бьюсь об заклад, что я не ошибаюсь…
— Да в чем дело, Павел? — думая, что Чон их разыгрывает, рассерженно проговорил Стефан.
— Что-то случилось там, за окнами, — таинственно проговорил Чон. — В природе сделалось на несколько децибеллов тише… У меня абсолютный слух, я слышу это… И знаете, что это может значить?
— Что же? — подала голос Зара.
— Что над городом идет снег, — подходя к террасе и раздвигая шторы, промолвил Чон.
Снег падал, падал, падал на землю, небеса сучили свою неистощимую белую нить, деревья стояли в снегу как в цвету… Это был первый снегопад уже давно наступившей зимы.
Глава 14
Путь Чона в тумане
На другой день снег растаял, и над городом снова повис туман.
С утра Чон готовил Пашу Переверзева к поездке в Чебоксары.
Две недели назад он забрел в художественный салон на Ленинском проспекте, пробежал взглядом картины, выставленные на продажу, и уже хотел было уйти, но смутное ощущение чего-то необычного, связанного с одним из полотен, заставило его снова подняться на второй этаж салона и отыскать ту самую картину.
Картина называлась «Отрешение океана».
Чон, собиравшийся уже было уйти, простоял у «Океана» около часа, и из забытья вывел его голос директрисы:
— Что ты тут нашел, Павел?
— Вот пытаюсь понять, Марина Юрьевна… Что-то есть… Философия… Кто автор?
— Забавный такой старичок, — зная, что Чон интересуется художником не из праздного любопытства, стала рассказывать директриса. — Из породы нищих дервишей… Он привез много картин, но не смог их пристроить, а в этой меня что-то зацепило, а что — толком не пойму.
— Правильно зацепило.
Картина была написана резкими, грубыми мазками, но непередаваемо нежны были оттенки цветов. Краски вибрировали, переливались на свету, стекаясь то здесь, то там к вкраплениям охры. Чон подумал, что картину мог написать либо абсолютный дилетант — так и у графомана бывают проблески гениальности, либо настоящий мастер, точно рассчитавший четверть тона и внутри них наметивший основную тему сгущением разбавленной золотом охры.
Чон приобрел это полотно и выпросил у директрисы адрес художника. Дома он как следует рассмотрел картину, и отбросил мысль о дилетанте.
Но сам он решил не ехать в Чебоксары. Чон долго воспитывал понимание живописи у Переверзева и теперь хотел испытать его.
— Отбери у старика то, что сочтешь нужным. Дай денег, сколько попросит, и будь я проклят, если через пару лет его картинами не заинтересуется какой-нибудь Майкл Джексон…
С этим напутствием Чон закрыл за Пашей дверь, а сам в изнеможении упал на кушетку, собираясь вздремнуть, ибо он не спал уже третью ночь и чувствовал, что еле стоит на ногах.
Чон отыскал в аптечке пачку люминала, вытащил одну таблетку и хотел уже бросить ее в рот, — но тут зазвонил телефон.
Чон не взял трубку.
Он так и остался стоять, держа на ладони таблетку и слушая треньканье телефона.
Звонки не прекращались, и Чон поднял трубку.
Он долго слушал чей-то голос, смежив веки, потом бросил «Нет!» и положил трубку.
Телефон снова зазвонил. Чон швырнул таблетку на пол, прошелся по мастерской взад-вперед и снова поднял трубку.
На этот раз он не стал слушать голос, а сразу сказал:
— Часа через три на том же месте, — и положил трубку.
Несколько минут Чон просидел на кушетке, сжав голову руками и качаясь из стороны в сторону, как человек, которого мучает зубная боль.
Потом резко поднялся на ноги, воткнул в розетку электрический самовар и, пока вода закипала, побрился.
Он подумал, что нехудо бы перекусить, но консервы, имевшиеся в доме, Чон уложил в переверзевский рюкзак — Пашка толком не умел о себе заботиться и был способен всю экспедицию в Чебоксары провести на пустой желудок.
Чон заварил чай, в несколько больших глотков осушил стакан и почувствовал себя гораздо лучше.
Переодевшись в чистую фланелевую рубашку и свитер, он накинул на плечи черный плащ, подцепил из гипсового сапожка купюру и вышел на улицу.
Декабрьский ветер ударил ему в лицо.
Стоял один из тех сумрачных, безнадежно унылых дней, которые природа, кажется, посылает людям в наказание за их грехи перед нею.
Чон шел по улице, втянув голову в плечи, и думал: «Этот туман не от испарений земли и не из коптящих труб… Это туманом моего духа окутана эта бедная земля».
В тумане, как серебристые рыбины, проплывали не выключенные по халатности каких-то служб фонари, люди, идущие навстречу Чону, проносили свои угрюмые лица… Огоньки вывески «Бистро», однако, весело мигали, им было все нипочем, они свидетельствовали о том, что куры-гриль и шампиньоны в горшочке могут разогнать хмарь в душе… Но это было заведомое лжесвидетельство, хотя куры и грибы апеллировали к куда более древнему человеческому инстинкту, чем ощущение всеобщей беды, навеваемое туманом.
Чон спросил себе бутерброд с семгой и баночку пива; пиво выпил, а к бутерброду почему-то не смог притронуться; оставив его на бумажной тарелочке, он ушел из бистро.
Дошагав до метро, он почувствовал приступ дурноты и решил, что ему все-таки хочется есть. Чон отыскал глазами освещенный киоск, сунул в него руку с деньгами и получил хот-дог и пакетик с солеными орешками.
В метро Чон вяло сжевал хот-дог, а орешки отдал оборванному мальчишке-попрошайке, слонявшемуся по вагону с жалобной песней про операцию, которая нужна его сестренке.
— Чем она у тебя больна? — остановил мальчишку Чон.
Попрошайка почесал в затылке, сделав уморительную рожу и ткнул пальцем себе в грудь. Чон не успел перехватить его руку.
— На себе ничего нельзя показывать, брат, если речь идет о болезни, — нравоучительно изрек Чон и, порывшись в карманах, сунул мальчику пятерку. — На, угощайся. — Он вложил в другую руку мальчишки пакетик с орешками.
Мальчишка кивнул и пошел дальше, а красивая девушка, сидящая рядом с Чоном, раздраженно заметила:
