Она двигалась как во сне. Машинально умывалась, чистила зубы, во что-то одевалась, что-то подогревала на плите, жевала, не чувствуя вкуса еды. Достала раскрытый вчера косметический набор, подсела было к зеркалу, но потом махнула рукой: зачем? Не все ли равно, как она будет сегодня выглядеть? На сцену ей не выходить.
Лариса поглядела на свое отражение – белая, как мертвец, глаза пустые, губы искусаны. Ну и плевать.
Она спустилась во двор, несмотря на то что было еще очень рано. Хорошо, что рано. Лепехов приходит в театр самый первый, она успеет поговорить с ним до того, как появится народ. Скажет, что заболела. Потеряла голос, не может петь. Да, именно так. Вчера слишком много занималась и сорвала связки. Подлая ложь, но у нее нет другого выхода.
В театре было тихо и пусто. Лариса приехала за сорок минут до назначенного срока. Она прошла мимо позевывающего охранника, только-только заступившего на вахту, поднялась наверх, в зал. Лепехов был тут как тут. Он потерянно бродил вдоль сцены, поглядывая на неубранные со вчерашнего дня декорации, точно предчувствуя, какой удар его ожидает.
Лариса, ступая неслышно, приблизилась к главрежу, тихонько кашлянула. Он обернулся. Хмурое лицо его просветлело.
– Лара! – Он взял ее за руку. – Ларочка, ты что в такую рань? Не спится?
Как, ну как ему сказать? Все равно что отнять игрушку у ребенка. Да он просто не поверит ей! Никогда у Ларисы не было серьезных проблем с голосом. С чего вдруг такие страсти?
– Я уверен, завтра будет бешеный успех, – доверительно сообщил Лепехов, продолжая нежно держать Ларисину руку. – На семьдесят процентов – он твой. Ты – та Джильда, о которой я мечтал все эти годы. Ведь «Риголетто» – моя любимая опера, а Джильда – любимая партия. Я тебе этого не говорил?
Лариса молча покачала головой.
– Странно, – удивился Мишка. – Мне казалось, ты знаешь об этом. У меня всегда такое чувство, что ты понимаешь меня с полуслова. Знаешь, я давно хотел тебе сказать… – Лепехов улыбнулся, – мне очень легко работать с тобой. Я надеюсь, мы еще сделаем уйму великолепных спектаклей. Правда? – Он смотрел на нее открыто, дружелюбно, с надеждой и ожиданием. Ожиданием согласия и поддержки.
– Правда, – тихо проговорила Лариса.
Нет. Она не сможет. Не посмеет сказать ему, что не станет сегодня петь. Будь что будет, но она выйдет на сцену. Представит себе, что рядом не Глеб, нет, а… на худой конец Павел. Попробует сымитировать свои былые чувства к нему. Авось что-нибудь и получится.
– Ну вот и замечательно, – ласково произнес Лепехов, – иди гримируйся, переодевайся. Вчера ты была не в форме. В этом нет ничего страшного, прости, что я погорячился. Сегодня, я уверен, все будет хорошо. Иди.
Лариса снова кивнула Мишке, слабо улыбнулась и отправилась в гримерку. Достала из шкафа костюм, натянула длинную до пола юбку с разрезами во всю длину, легчайшую газовую блузку, лишь чуть-чуть затемненную спереди, распустила волосы, как они решили с Мишкой на предпоследней репетиции. Затем Лариса занялась лицом. Сделала глаза, оттенив их синим контуром и подкрасив ресницы специальной объемной тушью, подвела губы и покрыла их нежно-розовым блеском. Взялась было за румяна, но, поглядев на себя внимательно в зеркало, отложила их. Возможно, для создания более целостного образа ей сейчас больше подходит эта матовая бледность. Конечно, со сцены белое лицо, не тронутое краской, может выглядеть недостаточно ярко, но стоит рискнуть. В крайнем случае Лепехов сам скажет ей, если не будет удовлетворен ее гримом.
Закончив, Лариса поднялась и оглядела себя в полный рост. Она привыкла видеть на сцене Джильду бедной, но скромной и благородной девушкой, одетой в простое платье, с прической, подобающей времени, в котором происходит действие. Этакий свежий, едва распустившийся цветочек, который безжалостно сорвали и растоптали.
Но сейчас из зеркала на Ларису смотрел совсем другой персонаж. Высокая, красивая и бледная молодая женщина, одетая вне времени и моды, исполненная спокойной решимости, хорошо знающая, на какой шаг она идет. В ее лице не было Джильдиной наивности, но было нечто другое, может быть, гораздо более важное и трогательное – осознанное доверие к человеку, который, она знает, должен в конце концов погубить ее.
Лепехов ли увидел то, что не могли видеть другие, или личность Ларисы подходила именно к такой трактовке образа героини Верди, сказать трудно. Однако о Джильде «Оперы-Модерн» можно было спорить, но не заметить ее было нельзя.
Постепенно коридор стал наполняться голосами и шумом: работа над внешним видом заняла у Ларисы более получаса. Послышался бас Саприненко, приглушенный смех Богданова, отдельные реплики Артема, чередующиеся с громким Милиным смехом, и затем Лариса ясно расслышала голос Глеба, что-то весело рассказывающего солистам.
«Не буду выходить, – решила Лариса. – Досижу здесь до самого начала. Ему надо гримироваться, он сюда зайти не успеет. А перед самым началом прогона будет не до разговоров».
Она почувствовала, что ей становится спокойней, и откинулась на спинку кресла, стараясь дать телу максимальный отдых перед четырехчасовой нагрузкой.
Дверь распахнулась. На пороге предстала веселая, улыбающаяся Мила.
– Ты уже здесь? – Она удивленно оглядела полностью готовую к выходу на сцену Ларису. – Ого! Да ты при полном параде! Когда успела?
– Только что. Мне сегодня не спалось.
– Везет, – вздохнула Мила, – а я глаза с трудом продрала, так бы и дрыхла до полудня, а то и дольше. Не могу рано ложиться и рано вставать, хотя давно пора бы привыкнуть.
Она подсела к зеркалу, достала косметику и принялась за лицо. Лариса молча наблюдала за подругой, не зная, чем заняться, не выходя из гримерки.
– Ты бы пошла погуляла, – с неудовольствием заметила Мила. – Терпеть не могу, когда смотрят, как я крашусь. Руки трястись начинают. Глаза пойдут вкривь и вкось.
– Я хочу посидеть, – ответила Лариса. – Неважно себя чувствую.
– Голова болит? – посочувствовала Мила.
– Вроде того. Кружится.
– Выйди в зал, там сквознячок, сразу посвежеешь. Лучше, чем здесь в духоте торчать.
– Куда же я в таком виде в зал? – возмутилась Лариса. – Там же зрителей, наверное, полно. Лепехов ведь обещал народ.
– Они еще не пришли, его зрители, – насмешливо проговорила Мила, – и вообще, даже если пришли, им будет только приятно на тебя посмотреть вблизи.
– Им, может, и приятно, а мне – нет.
– Ну ты и вредина, – Мила провела тонкой кисточкой по краю нижнего века. – Черт! Вот видишь! Говорила, что смажу, и смазала!
– У тебя плохая тушь. Возьми мою, – Лариса протянула ей косметичку.
– Твоя синяя. А мне нужна зеленая.
– Там есть и зеленая.
– Да? Ну ладно, – Мила раскрыла косметичку и погрузилась в изучение ее содержимого.
