– И то, и другое. Я слишком хорошо знаю зону. И я знаю, что
у осужденного не может не быть врагов.
– Откуда такая уверенность? Приходилось бывать?
– Приходилось. Поймите, Павел, ваша ложь мешает мне.
– И за что вы сидели, можно узнать?
– Можно. За мошенничество. Что, меня это не украшает? Хотите
сказать, что настоящий мошенник не должен попадаться, на то он и мошенник?
– Я этого не говорил. Вы передергиваете.
– Хорошо, – вздохнула Настя. – Сойдемся на том,
что я допустила ошибку. Но это было давно. Вы хотя бы приблизительно
представляете себе, кто может за вами охотиться?
– Нет.
– Вы опять лжете, Павел.
– Конечно. Послушайте, ваша задача – довезти меня до Москвы,
вот и везите меня. И ради Бога, не лезьте ко мне.
Он снова отвернулся и уставился в окно. Настю охватила
злость, но она постаралась взять себя в руки. Села в кресло, закурила. Тронула
ладонью самовар и с сожалением поняла, что вода уже остыла, а она с таким
удовольствием выпила бы сейчас еще одну чашечку кофе.
* * *
Настя хорошо помнила и эту гостиницу, и этот ресторан, она
бывала здесь несколько раз в середине восьмидесятых, когда Самара еще
называлась Куйбышевом. За десять лет все здесь стало по-другому, у гостиницы
появился хозяин, и в номерах стало чище и уютнее, а ресторан стал похож
действительно на ресторан, а не на привокзальную забегаловку, как было раньше.
Разумеется, с метрдотелем и официанткой Настя познакомилась еще позавчера, и за
два дня, в течение которых она приходила сюда на завтрак, обед и ужин, она
сумела создать себе соответствующую репутацию. Сумасшедшая миллионерша.
Едва они толкнули стеклянную дверь и ступили в обеденный
зал, как мэтр – низенький, но исполненный достоинства Герман Валерьянович –
буквально кинулся к ним.
– Добрый день, добрый день, – приговаривал он, семеня
коротенькими ножками и ведя их к самому лучшему столику, – ваш столик вас
ждет, все как вы просили.
Он подвинул Насте стул, подождал, пока они усядутся. На столе,
кроме приборов, стояла ваза с огромным букетом розовых гвоздик. Больше ни на
одном столе во всем ресторане цветов не было.
– Вы любите гвоздики? – спросила она Павла.
– Нет.
– Я тоже. Терпеть их не могу. Особенно розовые.
– Попросите, чтобы их убрали.
– Ни за что. Я специально просила вчера, чтобы на мой столик
поставили розовые гвоздики.
– Зачем?
Настя с удовлетворением отметила, что в его голосе мелькнуло
плохо скрытое изумление. Ну вот, не такой уж ты непробиваемый, Павел Дмитриевич
Сауляк. Непохожий на других, это верно, особенный, даже, наверное, неповторимый
в чем-то, но и тебя можно достать и расшевелить.
– Затем. Присутствие негативного раздражителя помогает
держаться в форме. Что вы сидите сложа руки? Смотрите меню, выбирайте блюда.
– Я не голоден.
– Вы опять лжете? Как же вы можете быть не голодны?
– Повторяю вам…
– Хорошо, хорошо, – торопливо перебила его
Настя. – Вы не голодны, я поняла. Мне не нужно повторять по три раза. Но,
поскольку мы с вами договорились, что вы будете меня слушаться, я прошу вас
что-нибудь заказать.
– Мне все равно, заказывайте сами.
– Что вы пьете?
– Ничего.
– Совсем ничего?
– Совсем.
– Хорошо, значит, кампари.
Она специально выбрала этот столик два дня назад. С ее места
прекрасно просматривался весь зал и обе двери – в холл и в служебные помещения.
Ровно в два часа появился Юра Коротков и сел там же, где сидел вчера и
позавчера. Все это было частью спектакля. Коротков внимательно оглядел зал,
нашел глазами Настю, привстал со своего места и поклонился ей. Настя
демонстративно фыркнула и передернула плечами.
Официантка принесла закуски и бутылку кампари.
– Ешьте, – сказала Настя. – Следующее кормление
будет не скоро. Попробуйте, это вкусно.
Сауляк лениво отрезал кусочек говяжьего языка и неторопливо
отправил в рот. Лицо его было бесстрастным, и было вовсе не похоже, что он изо
всех сил борется с голодом, не желая есть оплаченную незнакомой женщиной еду.
Такое впечатление, что он действительно не хочет есть.
К их столику снова подлетел прыткий Герман Валерьянович, на
этот раз у него в руках была бутылка шампанского «Ив Роше».
– Ваш поклонник уже пришел, – сообщил он,
заговорщически улыбаясь. – И просил вам передать это шампанское.
– Да что ж он никак не уймется! – с досадой сказала
Настя громко и отчетливо, так, чтобы слышно было на весь ресторан.
Сауляк сидел неподвижно, даже головы не повернул в ту
сторону, куда смотрела Настя. Она встала и, взяв бутылку за горлышко, медленно
отправилась через весь зал к столику, за которым сидел Коротков. В ресторане в
это время было человек тридцать, и все они, как один, следили глазами за
высокой худощавой женщиной в черных брюках и голубом пушистом свитере, которая
плавно двигалась между столиками, неся в руках бутылку французского шампанского.
Подойдя к Короткову, Настя со всего размаху поставила
бутылку на стол, так что посуда задребезжала.
– Я не пью шампанское, – громко сказала она. – И
не присылайте мне его больше. Вам понятно?
– А что вы пьете? – так же громко спросил Коротков, не
вставая с места. – Я бы хотел хоть чем-нибудь доставить вам удовольствие.
– Если хотите, можете меня поцеловать, прямо здесь и сейчас,
но только один раз и с условием, что вы больше не будете мне надоедать.
– Ну и стерва же ты, – шепотом произнес Коротков,
растягивая губы в улыбке.
Настя поняла, что он имел в виду. Он был немного ниже ее
ростом, но туфли на каблуках сделали разницу между ними весьма существенной.
Она усмехнулась, понимая, что на них смотрит весь ресторан, наклонилась, сняла
туфли и сразу стала заметно ниже, почти сравнявшись с Коротковым, который был
обут в зимние ботинки на толстой подошве. Юра шагнул к ней, обнял, положив одну
руку на ее спину, а другую – на затылок. Его лицо медленно приближалось, и
Насте захотелось зажмуриться и отступить. Но отступать было некуда. Губы его
были твердыми и прохладными, и, несмотря на всю нелепую двусмысленность (или
двусмысленную нелепость?) ситуации, она не могла не признать, что целуется Юрка
хорошо. Боже мой, они были знакомы восемь лет, они работали в одном отделе,
Коротков неоднократно бывал в гостях у Насти и Алексея, выплакивал на ее плече
свои обиды по поводу любовных неудач. И вот теперь за много километров от
Москвы в ресторане провинциальной гостиницы они целуются на глазах у изумленной
публики только лишь потому, что кто-то охотится за освободившимся из мест
лишения свободы Павлом Сауляком. Чудны дела твои, милицейская жизнь!
