Павел не стал задавать больше никаких вопросов, послушно
поехал домой, в проезд Черепановых, где в одной из старых панельных
девятиэтажек была его квартира. Он чутко прислушивался к себе и понял, что
обрадовался сигналу Минаева и вызову в Москву. Все опять становилось как
прежде: у него появился руководитель, который будет отдавать приказания и
ставить перед ним задачи, а его, Сауляка, дело – эти задачи выполнять как можно
лучше. Минаев и раньше, сразу по возвращении Павла из колонии, пытался взять
над ним руководство, но тогда ситуация была немного другая. Тогда у Павла была
собственная задача, которую он считал необходимым выполнить во что бы то ни
стало, поэтому он и корчил из себя строптивого и неуступчивого, не признающего
ничьего верховенства. На самом деле то время, которое прошло после выполнения
задания Минаева и ликвидации убийц Булатникова, далось Павлу ох как тяжело. Он
привык подчиняться. Он привык, что за него все решают. Над ним и рядом с ним
всегда был стратег, который определял задачи на перспективу, а Павел должен был
эти задачи наилучшим образом выполнить, что он и делал всю свою сознательную жизнь,
начиная от безусловного и беспрекословного подчинения отцу и до выполнения
требований режима в колонии. И только эти последние недели… Сауляк не склонен
был идеализировать сам себя и теперь отчетливо понимал, что строить свою жизнь
самостоятельно он не может. Ему нужен начальник, руководитель. Ему нужен
хозяин. И он будет служить ему как верный пес. Черт с ним, пусть это будет даже
Минаев. Нужно только закончить то дело, которое он начал, уже немного осталось,
а потом можно переходить в полное подчинение Антону Андреевичу. И все опять
станет четко и понятно, как было раньше. В пустой квартире в проезде
Черепановых не было даже хлеба: уезжая отсюда, он еще сам не знал, когда
вернется, поэтому старательно выбросил все, что может испортиться или
заплесневеть, вымыл и отключил холодильник. По дороге из аэропорта Павел
кое-что прикупил, чтобы перебиться пару дней, а там видно будет. Все равно
послезавтра ему придется ехать к Минаеву, а оттуда – как знать! – куда
еще? Может быть, на другую квартиру, записанную на имя Кустова, а может быть, и
совсем в другое место. Все зависит от того, что такое тут стряслось, из-за чего
Минаев так срочно вызвал его в Москву.
Придя домой, Павел первым делом принял ванну, потом постелил
на диван чистое белье и лег в постель. Почти все время он чувствовал огромную
слабость и непроходящую потребность прилечь. Он знал, что это не связано с
каким-либо заболеванием, здоровье у него было отменное, если не считать
холецистита, который периодически давал очень неприятные обострения. Сауляк был
невероятно вынослив, мог подолгу ходить и бегать, мог сутками обходиться без
еды и сна. Но применение гипноза забирало у него все силы. Природа поскупилась,
одаривая его способностями к воздействию на людей, и достижение даже
слабенького результата требовало от него невероятного напряжения, после чего
Павел чувствовал себя совсем больным.
Лежа в постели, он обводил глазами комнату и радовался, что
сумел сохранить собранную родителями библиотеку. Это сейчас можно купить любую
книжку, даже самую модную, без всяких проблем. А тогда, тридцать-сорок лет
назад, хорошие книги и подписные издания доставались далеко не каждому. В те
годы, которые семья провела за границей, им каждый месяц через посольство
передавали тоненькую книжечку – несколько скрепленных вместе листочков белой
глянцевой бумаги, на которых были отпечатаны названия и цены новых книг,
вышедших в разных советских издательствах. Это называлось «Белый список». Отец
ручкой отмечал интересующие его издания и возвращал книжечку в Россию. За годы
службы в Венгрии и Чехословакии он собрал по «Белому списку» огромную
библиотеку. Перед тем как спрятаться в колонию, Павел позаботился о том, чтобы
библиотека осталась в надежных руках. Он оформил опеку над знакомым стариком
библиофилом, забрал его из коммунальной квартиры, битком забитой беженцами и
лимитчиками, и прописал к себе. Он знал, что оставляет квартиру и книги под
хорошим присмотром. И молился только о том, чтобы старик за эти два года не
умер. Старик, спасибо ему, дожил до освобождения Павла, и генерал Минаев, пока
Сауляк приходил в себя на его даче, быстро все устроил. Павла прописали обратно
в эту квартиру – поскольку опека была оформлена по всем правилам и на его
иждивении находился старик, Сауляку, хоть и судимому, легко разрешили
московскую прописку. Антон Андреевич позаботился о жилье для старика, и старая
квартира в проезде Черепановых снова стала безраздельно принадлежать Павлу.
Он собрался было уже откинуть одеяло, чтобы встать и взять
какую-нибудь книгу, но передумал. Слишком их много, хороших книг, чтение
которых приносит успокоение и забвение. Не время сейчас. Сперва он разберется с
той проблемой, которая внезапно возникла у Минаева. Потом доведет до конца
начатое дело. Потом все войдет в привычную колею, Антон Андреевич, встав на
место Булатникова, будет давать ему задания, а он будет их выполнять, поручая
отдельные звенья комбинации Ларкину, Гарику или Карлу. Риты нет больше. Жаль.
Кто же ее убил? И почему?
Павел машинально полез в карман куртки за блокнотом, где у
него был записан телефон Анастасии. Может быть, убийца Риты уже найден? Ах да,
Минаев не велел пользоваться телефоном. Ладно, можно подождать. Какая-то
странная полоса началась в его жизни. Все приходится откладывать на потом.
Позвонить насчет Риты – потом. Читать любимые книги – потом. И жить, наверное,
тоже потом.
И когда же оно наступит, это расплывчатое «потом»?
* * *
Ко второй встрече Михаила Давидовича Ларкина с торговцем
сосисками Виталием Князевым оперативники готовились так, как в свое время вся
страна готовилась к юбилею Октября. Встреча состоялась, длилась она три с
половиной часа и проходила в Графском переулке, в квартире Ларкина. Через два
часа после встречи на стол полковника Гордеева легли две кассеты – видео– и
магнитофонная. Технику для записи собирали с миру по нитке, а за «люльку»
строителей, при помощи которой всю эту технику «присобачивали», пришлось просто
платить наличными, выскребая из карманов десятитысячные купюры.
На экране видеоплейера Ларкин вполне мирно беседовал с
Князевым. Правда, беседа была какой-то однобокой – говорил в основном Ларкин, а
Князев лишь изредка подавал короткие реплики. Зато наблюдать за самим Князевым
было очень интересно. У него была довольно живая мимика, в начале беседы с лица
не сходила дурашливая ухмылка, он то и дело хихикал, строил Ларкину рожи и
подмигивал. И вообще производил впечатление полного придурка. Постепенно
дурашливость исчезла, лицо разгладилось, Князев больше не хихикал и не
кривлялся. Он сидел в кресле напротив Ларкина, расслабленно положив руки на
подлокотники, полуприкрыв глаза и мерно кивая в такт словам Михаила Давидовича.
Потом Князев медленно встал и лег на диван, вытянувшись на спине. Со стороны
казалось, что он спит, но он периодически поднимал то одну, то другую руку и
делал какие-то непонятные жесты, после чего Ларкин одобрительно кивал, и Князев
опускал руку. И так на трех кассетах.
Потом поставили видеозапись сначала и включили магнитофон,
стараясь хотя бы приблизительно совместить звук и изображение. Полчаса шел
разговор ни о чем. На экране Князев ухмылялся и подмигивал, а из магнитофона
доносились фразы типа:
