– Да, потому что обещал, – тихо сказала Роза. – Он обещал, что встретит ее на холме у подножия великого трона королевы, где ярко сияет ее свет. И вот принцесса отправилась за море, в страну мудрой королевы. И там наконец она была спасена. А пока принцесса ждала принца, она повстречалась с сильным и мудрым королем. Он сразу догадался, что она принцесса, хотя она и была одета словно нищенка. Он признался ей в любви и пообещал защищать ее до конца своих дней.
– А как же принц? – спросила Хоуп. – Принц приедет?
Роза ждала этого вопроса, потому что Хоуп всегда его задавала. Девочка росла в стране, где верят, что у любой истории рано или поздно будет счастливый конец. А в пять лет человек еще не понимает, что счастливый конец бывает лишь в сказке. К тому же это ведь и есть сказка, напомнила себе Роза. И потому дала на этот вопрос единственный ответ, который могла, – потому что и ей самой отчаянно хотелось поверить в сказку.
– Да, моя маленькая, – сказала Роза, смахивая слезинки с ресниц и покрепче обнимая внучку. – Принц приедет. В один прекрасный день принцесса обязательно опять его увидит.
Глава 26
– Куда мы идем? – спрашивает Гэвин, когда я за руку вытягиваю его из подъезда. Я опрометью несусь по улице, притягивая недоуменные взгляды прохожих. Одна пара, туристы в футболках с надписью «Я люблю Нью-Йорк» и фотоаппаратами на шеях, останавливается и начинает щелкать затворами. Ни на кого не обращая внимания, я сворачиваю направо, на Стейт-стрит. Гэвин не отстает.
– Хоуп, что ты задумала?
– Жакоб в Бэттери-парке, – бросаю я, не замедляя темпа.
Мы минуем краснокирпичное здание колониальной архитектуры, я замечаю, что это католическая церковь. И думаю на ходу, мог ли Жакоб представить себе, что Мами перевоплотится сперва в мусульманку, потом в католичку, что все ее представления о Боге и все верования сплетутся вместе в единый узор, запутанный и прекрасный.
– Почему ты так уверена, что он там? – удивляется Гэвин. Мы останавливаемся на переходе, пропуская машины, чтобы перейти Стейтс и углубиться в ярко-зеленое пространство Бэттери-парка.
– Это было в бабушкиных сказках, – говорю я. Мне не терпится бежать дальше, но Гэвин, видимо, чувствуя это, кладет мне на плечо руку и не убирает, пока в потоке автомобилей не появляется просвет.
Вид у него растерянный, но он тем не менее переводит меня через дорогу, потом пропускает вперед и бежит за мной мимо гуляющих туристов, уличных художников и торговцев к массивным черным заграждениям вдоль берега. Положив руки на холодный металл, я всматриваюсь в неспокойную воду Нью-Йоркской бухты, за которой, лицом к юго-востоку, возвышается статуя Свободы. Наверное, это было первое, что видели иммигранты, когда пароход достигал острова Манхэттен.
– Жакоб постоянно присутствовал во всех сказках бабушки, – шепчу я, не сводя глаз с королевы и ее факела, того самого. Сколько же раз я скользила по нему взглядом, когда была в Нью-Йорке на практике, не узнавая королеву из сказок Мами и даже не догадываясь, что это она.
Оторвав взгляд от статуи Свободы, я внимательно оглядываюсь, рассматриваю людей у заграждения, сначала слева, потом справа. На набережной просто море туристов, даже сейчас, холодным осенним днем, под пронзительным, дующим с моря ветром. Сначала мне кажется, что это безнадежно – разве можно отыскать его среди такой толпы.
Гэвин молчит – видимо, понимает, что я целиком ушла в себя. Он явно переживает, что я, скорей всего, ошиблась, надеясь найти здесь Жакоба, и деликатно берет меня за руку. В ответ я стискиваю его руку с такой силой, что сама удивляюсь. Я хочу, чтобы он был со мной.
И уже сама собираюсь сказать, что ошиблась, как вдруг вижу его. Не выпуская руки Гэвина, я быстро шагаю направо, к ряду стоящих вдоль ограждения скамеек. Не знаю, почему я так уверена, что это именно он, Жакоб, – еще до того, как вижу его лицо. Рядом с ним костыли, пальцами он ритмично барабанит по заграждению – в точности, как делает моя дочь, если задумается.
– Это он, – говорю я Гэвину.
Человек сидит лицом к статуе Свободы, смотрит на нее так пристально, словно не может отвести глаз. У него белые как снег волосы, немного поредевшие на макушке, и длинное темное пальто. В его облике мне чудится что-то царственное. «Принц», – шепчу я, больше себе, чем Гэвину. Когда до него остается всего несколько метров, он внезапно оборачивается и смотрит на меня, и в это мгновение последние сомнения бесследно тают. Это Жакоб.
Он замирает, чуть приоткрыв рот от изумления. Я тоже застываю на месте, и мы долго всматриваемся друг в друга. Меня поражает его сходство с Анни – все ее черточки, из-за которых Роб однажды поставил под сомнение свое отцовство, я вижу здесь, на его лице. Тот же тонкий нос с легкой горбинкой. Та же ямочка на подбородке. Тот же высокий, царственный лоб. Я узнаю и еще кое-что: за стеклами очков в темной оправе у него мои глаза, цвета морской волны, с золотистыми искорками, Мами всегда говорила, что больше всего на свете любит в них смотреть.
– Жакоб Леви, – негромко произношу я, и это не вопрос, а утверждение, ведь я уже знаю. Гэвин, стоящий рядом со мной, крепче стискивает мне руку. Мне ясно, что и он понял, на какую-то минуту позже, чем я, как велико сходство между Жакобом и моей дочерью и что это означает.
Жакоб медленно кивает, не отрывая от меня взгляда.
– Я Хоуп, – представляюсь я и подхожу на шаг ближе. – Я внучка Розы.
Его глаза наполняются слезами.
– Она выжила, – шепчет он.
Я киваю, и Жакоб приближается, впившись в мое лицо глазами. Высвободившись из руки Гэвина, я шагаю навстречу Жакобу, пока мы не останавливаемся друг против друга. Медленно, неуверенно, как во сне, он протягивает руку и касается моего лица. Я подхожу еще ближе, чувствуя, как он гладит меня по щеке рукой – грубой, узловатой, но при этом удивительно, невероятно нежной.
– Она выжила, – повторяет он.
А потом Жакоб обхватывает меня обеими руками, и я чувствую, как все его тело сотрясается от рыданий. Я обнимаю его и тоже даю волю слезам. У меня такое чувство, словно я держу в объятиях частицу прошлого, частицу, без которой картина моей жизни была неполной. Я сжимаю в руках любовь моей бабушки, самую большую ее любовь – но обретенную с опозданием на семьдесят лет. И – если только я не окончательно сошла с ума и сходство с дочерью и с моими собственными глазами мне не привиделось – я обнимаю сейчас собственного деда, о существовании которого никогда не знала.
– Она еще жива? – спрашивает Жакоб, освобождая наконец меня из объятий. – Роза жива?
В его речи слышится легкий французский акцент, Мами говорит очень похоже. Он продолжает держать меня за руки, как будто боится выпустить. Слезы текут и текут у него по лицу. Да и у меня щеки совсем мокрые.
Я киваю.
– Она перенесла инсульт. И сейчас в коме. Но она жива. Жакоб ахает и часто-часто моргает.
