Я встряхиваю головой, не веря своим ушам.
– И что же говорят папа и Саншайн?
– Что ты изменилась, – говорит девочка. – Что ты стала совсем не тем человеком, каким была раньше. И что, когда ты изменилась, ты разлюбила папу.
Конечно, в чем-то ее папаша прав: я действительно изменилась. И тем не менее наш развод – не моя вина. Но Анни я ничего такого не скажу. Я говорю только:
– А по-моему, верить парочке дураков довольно глупо, ты не находишь?
Анни хохочет с облегчением:
– Вообще-то да!
– Ну вот и прекрасно, – подвожу я итог. – Я поговорю с твоим отцом. Я очень сочувствую тебе, что они с его подружкой тебя обижают. И я прекрасно понимаю, как ты переживаешь из-за Мами. Но Анни, как бы тяжело тебе ни было, это не повод говорить мне всякие гадости таким тоном, будто ты меня ненавидишь.
– Извини, – буркает она.
– Хорошо. – Я снова набираю в грудь воздуха. Как же не нравится мне делать выговоры, наказывать и выглядеть злюкой в глазах дочери, особенно когда она и так получает пинки со всех сторон. Но я ее мать и не имею права закрывать глаза на подобные выходки. – Ребенок, боюсь, мне придется посадить тебя под домашний арест на два дня. Да, и никакого мобильника.
– Ты меня запираешь? – Анни не верит собственным ушам.
– Чтобы ты больше не разговаривала со мной подобным тоном, – объясняю я, – и не срывала на мне зло. В следующий раз, если тебе будет скверно, просто подойди ко мне, и давай поговорим, Анни. Я всегда готова тебе помочь.
– Да я знаю. – Она замолкает и вдруг поднимает на меня взгляд, полный ужаса. – Погоди, это значит, я больше не смогу обзванивать других Леви?
– Сможешь, через два дня. Во вторник после обеда и нач нешь.
У нее отвисает челюсть.
– Ну ты и вредина, – тянет она.
– Да, мне говорили.
Анни пронзает меня убийственным взглядом.
– Ты просто ужасная!
– Я тоже тебя люблю, – отвечаю я. – Отправляйся к себе в комнату. А мне нужно поговорить с твоим отцом.
Когда я останавливаю машину перед домом, в котором когда-то жила, то первым делом замечаю исчезновение очаровательных кустовых роз в палисаднике, тех самых, которые я любовно пестовала целых восемь лет. Их нет. Ни одной. А ведь каких-то несколько недель назад, когда я заезжала в последний раз, они росли, как прежде.
Второе, что бросается мне в глаза, – в саду стоит женщина в розовом лифчике от купальника и джинсовых шортах с коротко обрезанными штанинами, хотя температура воздуха сегодня не выше тринадцати градусов. Она минимум лет на десять моложе меня, блондинка, светлые волосы стянуты в такой тугой хвост, что, кажется, голова у нее должна лопаться. Надеюсь, ей больно. Я могу лишь догадываться, что это и есть Саншайн, мучительница моей дочери. Внезапно я осознаю, что больше всего на свете мне сейчас хочется дать полный газ и раскатать ее в лепешку. К счастью, в душе я все же не убийца и воздерживаюсь от реализации своего желания. Но как было бы приятно по крайней мере оттаскать ее за этот задорно торчащий хвост, да так, чтобы заорала.
Я паркую автомобиль и извлекаю ключ из зажигания. Девица, выпрямившись, наблюдает, как я выхожу из машины.
– Вы кто? – интересуется она.
«Ну и ну, пятерка тебе за хорошие манеры», – думаю я.
– Я мать Анни, – резко отвечаю я. – А вы должно быть, как вас там, Рэйнклауд
[17]
?
– Саншайн, – поправляет она.
– Ах, ну да, конечно. Роб дома?
Она закидывает хвост за правое плечо, потом за левое.
– Ага, – следует наконец ответ. – Он, типа, внутри. Да у этой крали лексикон двенадцатилетнего подростка.
Неудивительно в таком случае, что в моей дочери она видит соперницу – они явно находятся на одном уровне развития. Вздохнув, направляюсь к входной двери.
– Вы даже не собираетесь сказать спасибо? – бросает она мне в спину.
Оборачиваюсь и мило ей улыбаюсь.
– Я? Нет. Не собираюсь.
Я жму на звонок, и спустя минуту на пороге появляется Роб, облаченный лишь в купальные шорты. Что это у них, день нудиста? Им невдомек, что к вечеру температура упадет почти до нуля? Надо отдать Робу должное, увидев, кто перед ним, он явно начинает нервничать.
– А, привет, Хоуп. – С этими словами он отступает на пару шагов вглубь, хватает футболку, которая валяется сверху на корзине для грязного белья у входа в прачечную каморку, и поспешно ее натягивает. – Как-то это немного неожиданно. Как там, э-э-э, твоя бабушка?
Его интерес, притворный или подлинный, на миг сбивает меня с толку.
– Прекрасно, – быстро отвечаю я. И мотаю головой: – Да нет же, ничего хорошего. Не знаю, почему я так сказала. Она по-прежнему в коме.
– Печально это слышать, – реагирует Роб.
– Спасибо за сочувствие, – бормочу я.
Мы стоим, глядя друг на друга, пока наконец Роб не вспоминает о приличиях.
– Прости, может, зайдешь?
Я киваю, и он делает шаг в сторону, пропуская меня в дом. Оказаться в своем старом доме для меня – как войти в сумеречную зону собственного прошлого. Все, казалось бы, так же, и все по-другому. Тот же вид на залив из окон, но на окнах висят другие занавески. Та же самая винтовая лестница ведет на второй этаж, но на лестничной площадке лежит сумочка другой женщины. Я встряхиваюсь и следую за Робом на кухню.
– Может, хочешь холодного чаю или еще чего-нибудь? – предлагает он.
– Нет, спасибо. Я ненадолго. Мне еще нужно в больницу, к Мами. Но сначала необходимо кое о чем с тобой переговорить.
Роб со вздохом почесывает голову.
– Слушай, ты опять про этот макияж? Мне кажется, ты слишком болезненно реагируешь, но я все учел и стараюсь вести себя построже. На днях она явилась с накрашенными губами, так я заставил все смыть и отнял помаду.
– Это замечательно, я ценю, – перебиваю я его. – Но сейчас речь о другом.
– Ну что там еще? – Роб картинно разводит руками. Мы стоим друг против друга, не делая попытки сесть или расслабиться.
– Саншайн, – ровно произношу я.
Роб растерянно моргает, и по этой его реакции я понимаю: он знает, о чем пойдет речь, и знает, что я права. Забавно, как за десяток лет, прожитых бок о бок, мы обретаем способность понимать друг друга без слов.
Мой бывший муж выдавливает нервный смешок.
– Да брось, Хоуп, у нас с тобой все давно кончено, – заявляет он. – Глупо ревновать и обижаться, что я нашел другую.
– Роб, ты это серьезно? – Я гляжу на него во все глаза. – Ты что, в самом деле решил, что я могла из-за этого сюда приехать?
