– Ты, как видно, тоже спала не слишком много, – замечает он.
– Почти совсем не спала.
– Входи, – приглашает Ален и, посторонившись, впускает меня. – Вот мой друг, Симон. Он был знаком с нашей семьей еще до войны. И мой друг Анри. Он тоже пережил холокост. Им обоим не терпится с тобой познакомиться.
Задыхаясь от волнения, я вхожу в квартиру. У окна в гостиной двое мужчин пьют эспрессо из крошечных чашечек. Солнце освещает их волосы – у обоих одинаковые, снежно-белые. Оба встают и улыбаются мне, а я отмечаю, что выглядят они старше Алена и оба сильно сутулятся.
Тот, что ближе, заговаривает первым. Зеленые глаза его слезятся.
– Ален был прав. Вы невероятно похожи на Розу, – шепчет он.
– Симон, – произносит Ален, вступая в комнату следом за мной, – это моя племянница. Хоуп Маккенна-Смит. Хоуп, это мой друг Симон Рамо. Он был знаком с твоей бабушкой.
– Вы так на нее похожи, – повторяет Симон. Он делает несколько шагов по комнате мне навстречу. Когда он нагибается, чтобы расцеловать меня в обе щеки, я замечаю две вещи: во-первых, он дрожит всем телом, во-вторых, у него татуировка на левом предплечье.
Симон замечает, что я смотрю на нее.
– Освенцим, – поясняет он буднично. Кивнув, я поспешно отворачиваюсь, пытаясь скрыть смущение.
– У меня такая же, – вступает в разговор второй мужчина. Он поднимает левый рукав, и я в самом деле вижу похожую татуировку: букву «В» и пять цифр. Шагнув ко мне и поцеловав в щеки, старик с улыбкой отходит. – Я никогда не встречал вашу бабушку, – сообщает он. – Но она, видимо, была красавицей, потому что вы очень красивы, милая барышня.
– Благодарю вас, – бледно улыбаюсь я.
– Меня зовут Анри Леви.
– Леви? – Встрепенувшись, я оглядываюсь на Алена.
– Очень распространенная фамилия, – машет он рукой. – Они с Жакобом никак не связаны.
– Вот как, – бормочу я разочарованно.
– Может, присядем? – предлагает Анри, указывая на стулья. – Ваш дядя забывает, что мне уже девяносто два. Он-то у нас, как это говорится по-английски? Желторотый птенец?
Я смеюсь, а Ален улыбается.
– Да уж, – хмыкает он. – Юная Хоуп видит перед собой сущего птенчика.
– Хоуп, не слушайте вы этих стариков, – обращается ко мне Симон. И ковыляет обратно к стулу. – Всем нам столько лет, на сколько мы себя чувствуем. А сегодня я чувствую себя на тридцать пять.
Я невольно фыркаю от смеха, а через минуту Ален предлагает и мне чашечку эспрессо, которую я с удовольствием принимаю у него из рук. Мы вчетвером рассаживаемся в гостиной, и Симон наклоняется вперед.
– Знаю, что уже это говорил, – начинает он, – но вы словно перенесли меня назад во времени. Ваша бабушка была – и остается – изумительной женщиной.
– Этот парень влюбился в нее без памяти раз и навсегда, – с ухмылкой перебивает Ален. – Но ему было одиннадцать, так же как мне. Для Розы он был малявкой.
Симон трясет головой и бросает быстрый взгляд на Алена.
– Ничего подобного, она тоже была от меня без ума. Просто тогда она еще сама об этом не догадывалась.
Ален хохочет.
– Ты забываешь про Жакоба Леви. Симон театрально округляет глаза.
– Как же, мой главный соперник за любовь Розочки! Ален весело глядит на меня.
– Жакоб был соперником Симона только в фантазиях самого Симона. Для остальных Жакоб был Прекрасным принцем, а Симон – тщедушным головастиком с тощими ножками-спичками.
– А вот этого не надо! – восклицает Симон. – Ноги у меня в самый раз, – он указывает на них и подмигивает мне.
Я снова прыскаю от смеха.
– А теперь, – после недолгой паузы торжественно произносит Анри, – попросим Хоуп рассказать немного о себе. А ноги Симона – не самая интересная для нас тема.
Все трое смотрят на меня с ожиданием. Я откашливаюсь, вдруг смутившись оттого, что оказалась в центре внимания.
– Гхм, что бы вы хотели знать?
– Ален сказал, у вас есть дочь? – спрашивает Анри. Я киваю.
– Да. Анни. Ей двенадцать лет. Симон улыбается мне.
– Ну, а еще что, Хоуп? Кем вы работаете?
– Я держу кондитерскую, – ответив, я бросаю взгляд на Алена. – Ее открыла бабушка в 1952 году. Все там выпекается по ее семейным рецептам отсюда, из Парижа.
Ален восхищенно крутит головой.
– Потрясающе, да? – обращается он к друзьям. – Она все эти годы хранила традиции нашей семьи!
– Было бы совсем здорово, – говорит Анри, – если бы сегодня она принесла нам что-нибудь из своей выпечки. Ты вот, Ален, об этом не подумал.
Ален шутливо поднимает руки вверх, как бы сдаваясь, а Симон наклоняет голову набок.
– Пусть Хоуп хотя бы расскажет нам о некоторых своих шедеврах, – предлагает он. – А мы будем представлять, как едим их.
Посмеявшись, я начинаю описывать кое-что из своих изделий, то, что сама люблю больше всего. Сообщаю, какие мы делаем штрудели и чизкейки. А бабушкин пирог «Звезда», делюсь я своими наблюдениями, удивительно похож на выпечку, которую я обнаружила накануне в парижской ашкеназской кондитерской. Мужчины улыбаются, кивают, а я перехожу к следующим лакомствам: рогаликам с флердоранжевым ароматом, пикантному печенью с анисом и фенхелем, сладким фисташковым пирожным с медовой пропиткой.
Анри и Ален смотрят на меня с недоумением, а у Симона вид такой, будто он встретил привидение. Вся кровь отхлынула от его лица.
С нервным полусмешком я прерываю свой рассказ.
– Что такое?
– В традиционной еврейской кулинарии нет ничего подобного, никогда о таком не слыхал, – объясняет Анри. – Ваша бабушка не могла научиться этому у родителей.
Я вижу, как Анри и Симон переглядываются.
– В чем дело? – снова спрашиваю я. Первым заговаривает Симон.
– Хоуп, – произносит он негромко и без тени насмешки, – мне кажется, это мусульманские сладости. Из Северной Африки.
– Мусульманские? – переспрашиваю я. – Как это? Анри с Симоном снова посматривают друг на друга.
Ален как будто тоже начинает понимать, что они имеют в виду. Он о чем-то спрашивает по-французски и, услышав ответ Симона, шепчет:
– Не может быть. Разве такое возможно?
– О чем вы? – Я подаюсь вперед, встревожившись от этих недомолвок. Старики, не обращая на меня внимания, обмениваются еще несколькими стремительными французскими фразами. Ален смотрит на часы, кивает и встает. Его друзья тоже поднимаются.
– Идем, Хоуп, – говорит Ален. – Нам нужно успеть кое-что проверить.
– Что происходит? – не понимаю я. – Разве у нас еще есть время?
