Я чувствую запах свежевыпеченного хлеба и осенних палых листьев, тянет дымком костра – я глубоко вдыхаю воздух, наполненный этим непривычным сочетанием ароматов. Изящные арочные двери, велосипеды, прислоненные к каменным стенам, и крохотные садики с калитками напоминают мне, что я за границей, – но есть в Париже что-то очень знакомое. Я впервые задумываюсь: неужели чувство места может передаваться по наследству? Гоню прочь эту мысль, но тем не менее, петляя по незнакомым и извилистым улицам, дорогу к мемориалу холокоста нахожу без труда.
Пройдя сквозь раму металлоискателя перед входом в приземистое мрачное здание, я попадаю в серый дворик, и, миновав монумент с названиями концентрационных лагерей под металлической звездой Давида, захожу в музей. Женщина за стойкой, говорящая, на мое счастье, по-английски, предлагает сначала сделать запрос на компьютере напротив стойки – это первый пункт для тех, кто разыскивает членов семей. Как я и предполагала, информация совпадает с полученной мною в Интернете. Все имена из бабушкиного списка, кроме Алена.
Я снова подхожу к стойке и объясняю сотруднице, что ищу человека, имя которого не значится в списках, а также хочу получить более подробную информацию о судьбе тех, чьи имена я обнаружила. Кивнув, она указывает на лифт в вестибюле.
– Вам нужно на четвертый этаж, – говорит она. – Там у нас читальный зал. Вам там помогут.
Я благодарю и поднимаюсь на четвертый этаж.
Читальный зал двухуровневый, под высоким прозрачным потолком. На нижнем уровне на длинных столах стоят компьютеры, на верхнем – ряды стеллажей с книгами и папками. Я подхожу к стойке, сотрудница здоровается со мной по-французски и переходит на английский, когда я говорю: «Простите, пожалуйста, я разыскиваю некоторых людей?».
– Разумеется, мадам, – улыбается она. – Чем могу помочь? Я называю имена из списка Мами и даты их рождения, объясняю, что не смогла найти Алена. Она кивает и исчезает на несколько минут. Возвращается с несколькими пухлыми папками.
– Здесь все, что у нас есть по этим людям, – объясняет она. – Как вы и сказали, мы не смогли найти Алена ни в одном списке депортированных.
– Что это может значить? – спрашиваю я.
– Причин может быть много. Хотя у нас очень полные записи, но не все люди были должным образом зарегистрированы, особенно дети. Многие затерялись в хаосе.
Она протягивает мне принесенные документы, и я устраиваюсь за столом читать. Некоторое время я пытаюсь разобраться в записях, то печатных, то написанных от руки, все на французском. С грехом пополам добираюсь до третьего документа, бланка переписи, и ахаю.
В него аккуратным наклонным почерком занесены все члены семьи Пикар, проживающей в Париже в 1936 году, и среди прочих детей названа дочь Роза, 1925 года рождения.
Как ни захвачена я идеей разыскать всех людей, перечисленных в списке Мами, как ни свыклась уже с мыслью о том, что они и в самом деле ее родные, все это по-настоящему доходит до меня только теперь, когда я вижу ее имя и дату рождения, выведенные на бланке несмываемыми чернилами.
С бьющимся от волнения сердцем я всматриваюсь в страницу.
Начинаю разбирать детали. Здесь, как и в данных по депортации, раздобытых мной в Интернете, сказано, что Альбер, человек, приходившийся, по всей видимости, отцом Мами, был врачом. О его femme, жене, Сесиль, сказано sans profession («без определенной профессии»). Видимо, она была домохозяйкой, растила детей. Дети – fils и filles (сыновья и дочери), – включая Розу, тоже здесь перечислены, не хватает только Даниэль, самой младшей, которая тогда еще не родилась. Она появилась на свет в 1937-м, через год после переписи. Имя Алена в списке тоже имеется. Он так же реален, как и все остальные Пикары.
Я просматриваю все документы, времени на чтение уходит много, и потому, что на глаза все время наворачиваются слезы, и потому, что приходится постоянно лезть во французско-английский словарь, который я принесла с собой. Вот и конец, но я не узнала ни на йоту больше ни о том, что случилось с Аленом, ни о судьбе всех остальных членов семьи после депортации. В копиях документов на депортацию тоже нет никакой дополнительной информации. Последнее, что известно о семье – кроме Розы и Алена, по которым записи отсутствуют, – что всех отправили из Парижа в Освенцим.
Я возвращаю документы, и сотрудница за стойкой, которая помогла мне вначале, улыбается, глядя на меня.
– Вам повезло?
Киваю и чувствую, как глаза снова заволакивают слезы.
– Думаю, я нашла семью своей бабушки, – тихо объясняю я. – Но что с ними произошло после депортации, так и не выяснила.
Дама печально качает головой.
– Из семидесяти шести тысяч, арестованных во Франции, выжило только две тысячи. Скорее всего, они погибли, мадам. Мне очень жаль.
Кивнув, я делаю глубокий вдох и только сейчас замечаю, что дрожу.
– Удалось вам найти то имя, что вы искали? – интересуется она после паузы.
Я развожу руками.
– Только упоминание в бланке переписи. Нет никаких подтверждений того, что Ален Пикар был арестован или депортирован.
Некоторое время она молчит и покусывает нижнюю губу.
– Alors
[8]
. Есть один человек, который, думаю, может вам помочь. Она научный сотрудник и по-английски говорит. Дайте-ка я узнаю, здесь ли она сейчас.
Сделав несколько звонков и быстро переговорив с кем-то по-французски, она сообщает, что Кароль, сотрудница научной библиотеки, готова встретиться со мной через тридцать минут. Она предлагает мне походить пока по музею и познакомиться с постоянной экспозицией.
Я спускаюсь по лестнице в почти пустой зал. Поражаюсь громадному количеству фотографий и документов на стенах этой длинной узкой комнаты. В центре – экран, здесь показывают фильм на французском. Я вслушиваюсь в мужской голос, ведущий рассказ о холокосте, и начинаю двигаться вдоль стены. С радостью обнаруживаю, что пояснения к экспонатам даны не только по-французски, есть и английский перевод. В конце зала на большую белую стену спроецировано зловещее изображение рельсов, уходящих в никуда. В памяти сразу всплывает кошмар, приснившийся мне, когда я получила список от Мами.
На полчаса я забываю обо всем, погрузившись в чтение многочисленных свидетельств о том, как началась война, как евреи во Франции и в других странах Европы были лишены прав, объявлены вне закона, о том, как их начали вывозить из страны.
И моя бабушка не просто застала эти времена. Все, что случилось, коснулось ее близких, самых любимых людей. Закрыв глаза, я тяжело дышу. Сердце стучит в груди с удвоенной силой, когда я слышу женский голос:
– Мадам Маккенна-Смит?
Я тут же открываю глаза. Передо мной стоит женщина моих лет, с каштановыми волосами, собранными в пучок, с мелкими морщинками вокруг синих глаз. На ней темные джинсы и белая блузка.
