– Не знаю. – Я чувствую себя довольно глупо. Сто лет не думала о себе как о молодой. – Ходить по ночным клубам?
Гэвин разражается громким смехом.
– Ну да, ну да, как раз ради здешних многочисленных клубов я и переехал сюда, на Кейп. Да и сейчас вообще-то я как раз возвращаюсь с сабантуя.
Я улыбаюсь, но мне не смешно.
– Знаю, что это звучит глупо. Но опекать меня не нужно. Да, хлопот у меня невпроворот. Но со своими проблемами я всегда справлялась сама. И сейчас справлюсь.
– Разок довериться кому-то можно, вы же сами понимаете, – мягко втолковывает мне Гэвин.
Раздраженно вскинув голову, я открываю рот, чтобы ответить, но он меня опережает.
– На днях я уже говорил, что вы хорошая мать, – продолжает он. – Вам просто пора перестать сомневаться в себе.
Я опускаю глаза.
– Похоже, я только все порчу вокруг себя. – Чувствую, как снова краснею, и бормочу: – Сама не знаю, зачем я вам все это говорю.
Слышится тяжелый вздох Гэвина, а в следующее мгновение он обходит вокруг прилавка и обхватывает меня руками. С бешено бьющимся сердцем я прижимаюсь к нему. Я стараюсь не думать о его мускулистой груди, а просто закрываю глаза: как же здорово, когда тебя вот так обнимают. Рядом со мной ведь не осталось никого, ни одного человека, кто мог бы вот так прижать и ободряюще похлопать по спине, а я и не догадывалась, насколько мне этого не хватает.
– Ты ничего не портишь, Хоуп, – шепчет Гэвин, уткнувшись мне в волосы. – Перестань заниматься самобичеванием. Ты самый стойкий человек из всех, кого я знаю.
Помолчав, он добавляет:
– Я знаю, как туго тебе приходится в последнее время. Но еще неизвестно, что принесет завтрашний день – или послезавтрашний. Один день, одна неделя, один месяц могут все изменить.
Я пристально гляжу на него и отступаю на шаг.
– Моя мама так часто говорила. Теми же словами.
– Да? – удивляется Гэвин.
– Представь.
– Ты мне никогда о ней не рассказывала.
– Знаю, – шепчу я.
На самом деле мне слишком больно о ней вспоминать. Все мои детские годы прошли в надежде, что если я постараюсь вести себя лучше, помогать по дому или чаще благодарить маму за все, то она будет чуть больше меня любить. Вместо этого мама с каждым годом, как мне казалось, уплывала от меня все дальше и дальше.
Когда ей поставили диагноз рак груди, и я приехала домой, чтобы ей помочь, все повторилось сначала. Я надеялась, что она увидит и поймет наконец, как я люблю ее, но мама, даже умирая, по-прежнему держала меня на расстоянии. Когда, уже на смертном одре, она вдруг сказала, что любит меня, это прозвучало неискренне. Так хотелось бы ей поверить, но я понимала: мама была в полузабытьи и, по-видимому, бредила – она считала, будто разговаривает с одним из своих многочисленных бойфрендов.
– Мы всегда были ближе с бабушкой, чем с мамой, – объясняю я Гэвину.
Гэвин кладет руку мне на плечо.
– Грустно, что ты ее потеряла, я сочувствую, Хоуп, – говорит он. Мне не совсем понятно, кого именно он имеет в виду – мою мать или Мами, ведь в каком-то смысле они обе меня покинули.
– Спасибо, – отвечаю я шепотом.
Через несколько минут Гэвин уходит с коробкой штруделя. Я смотрю ему вслед, а сердце глухо колотится в груди. Не знаю почему, но он, кажется, верит в меня больше, чем я сама. Но сейчас думать об этом некогда – передо мной стоят более насущные вопросы: нужно разобраться, как выходить из ситуации с банковским кредитом. Потерев виски, я включаю электрический чайник и, усевшись за один из столиков кафе, погружаюсь в изучение полученных от Мэтта бумаг.
Глава 5
– Нам надо поговорить.
Прошло полторы недели, и я стою у двери Роба – в прошлом своей, – скрестив руки на груди. Смотрю на своего бывшего мужа и не вижу ничего – только боль, обиду, предательство. Кажется, что человек, которого я любила, исчез, растворился без следа.
– Ты могла бы и позвонить, Хоуп, – произносит он. Роб не предлагает мне войти, стоит в дверном проеме, словно часовой, охраняющий то, что у него за спиной.
– Я и звонила. Дважды домой и дважды в твой офис. Но ты не перезвонил.
Роб пожимает плечами.
– Я был занят. Но рано или поздно перезвонил бы. Он переминается с ноги на ногу, и на миг мне кажется, что в его взгляде мелькнула грусть. И тут же исчезла.
– Что тебе нужно? – спрашивает он.
Я глубоко вздыхаю. Ненавижу выяснять отношения с Робом, всегда ненавидела. Однажды он признался, что рад тому, что в нашей паре юристом стал он, а я бросила учебу и занялась ребенком. «Ты не борец, – объяснил он. – Чтобы работать в суде, необходим бойцовский характер».
– Нам надо поговорить об Анни, – мрачно говорю я.
– А что с ней такое? – удивляется он.
– Ну, во-первых, нам нужно условиться об основных правилах. Ей двенадцать лет. Нельзя разрешать ей делать макияж в школу. Она еще ребенок.
– Господи, Хоуп, так весь сыр-бор из-за этого? – Роб хохочет. Его смех оскорбил бы меня, не знай я, что он регулярно прибегает к этому приему в суде, дискутируя с адвокатами и свидетелями противной стороны. – Да она уже практически взрослая девица. Не можешь же ты заставить ее всегда быть маленькой девочкой.
– Даже и не пытаюсь. – Я делаю глубокий вдох и стараюсь сосредоточиться. – Но я хотела бы установить какие-то границы. Если я буду их устанавливать, а ты подрывать и опровергать мои слова, Анни никогда ничему не научится. А пока что она меня ненавидит.
Роб улыбается, и меня, возможно, покоробила бы эта покровительственная улыбка, если бы бесконечными ночами, пока мы еще были женаты, я не наблюдала, как он отрабатывает эту свою убийственную усмешку перед зеркалом.
– Так вот, стало быть, о чем речь.
Стратегическая Уловка Роба Смита номер два: изобразить уверенность в том, что ты точно знаешь, о чем думает твой оппонент, – и его мысли для тебя не секрет.
– Нет, Роб. – Я тру переносицу, на секунду прикрыв глаза. Спокойно, Хоуп. Не позволяй втянуть себя в это. – Речь о том, чтобы наша дочь стала достойной и порядочной молодой женщиной.
– Достойной и порядочной молодой женщиной, которая не будет тебя ненавидеть, – поправляет он. – Может, тебе стоит дать девочке хоть какую-то возможность быть самой собой, Хоуп. Я именно это и делаю.
Я смотрю прямо на него.
– Нет, это не так, – возражаю я. – Ты пытаешься изобразить клевого папочку, так что я на твоем фоне поневоле выгляжу строгой и требовательной. Это нечестно.
Роб пожимает плечами:
– Ерунда какая-то!
