Елы-палы! Даже завидно, и дух захватывает. На секунду почувствовала себя былинкой, и так захотелось вверить себя Всевышнему, со всеми потрохами, пожаловаться, поплакать ему в жилетку! Как отцу! Не было у меня настоящего отца!
«Ужели, Господи, Ты, чей удел вечность, не знаешь того, о чем я Тебе говорю?»
Разумеется, он знает, конечно, знает.
«Ибо то, что совершается во времени, Ты видишь в то же самое время».
Почему бы и нет? Конечно, видит.
«Зачем же я Тебе столько рассказываю и так подробно?»
А чего удивляться? Человеку требуется кому-то рассказать все. Конечно, выложить Богу – лучший вариант: не стыдно и надежно – ничего не выплывет наружу, все между вами и останется.
Поговорили о времени. О том, что прошлое – прошло, будущее не наступило. Настоящее – миг, потому что предыдущий миг уже прошел, а последующий – не наступил, а когда он наступит – настоящее окажется уже в прошлом. Говоришь – бэмс! – и в тот же миг это уже прошлое, а еще через миг эхо твоего «бэмс» – эхо прошлого. Так что времени нет?!
Но мы же измеряем время! Что же получается, наша настоящая жизнь меньше движения секундной стрелки на часах? Тут я вспомнила песню и запела: «Есть только миг между прошлым и будущим, именно он называется жизнь…»
«А как можем мы измерять настоящее, когда оно не имеет длительности? Оно измеряется, следовательно, пока проходит; когда оно прошло, его не измерить: не будет того, что можно измерить. Но откуда, каким путем и куда идет время, пока мы его измеряем? Откуда, как не из будущего? Каким путем? Только через настоящее. Куда, как не в прошлое? Из того, следовательно, чего еще нет; через то, в чем нет длительности, к тому, чего уже нет».
Чтобы разобраться, куда, откуда и что течет, полбутылки не хватит. Чересчур ты умный, аж тошнит! Можешь сказать все то же, но по-простому?
«Горит душа моя понять эту запутаннейшую загадку. Не скрывай от меня, Господи Боже мой, добрый Отец мой, умоляю Тебя ради Христа, не скрывай от меня разгадки…»
Ну вот, сам не понимаешь, и меня запутал. А вообще-то трогательный старик! У большинства наших душа горит совсем по другому поводу, а ты маешься из-за пустой загадки. Хотя, возможно, пустые загадки, то есть без всякой выгоды от разгадки, и есть самые главные?
«Каким же образом уменьшается или исчезает будущее, которого еще нет? Каким образом растет прошлое, которого уже нет?»
Ну и каким же? Это вопрос вопросов. Я спускаю свое будущее в прошлое, как воду в сортире. Мое будущее катастрофически тает. Его уже, можно сказать, не осталось.
«Только потому, что это происходит в душе, и только в ней существуют три времени. Она и ждет, и внимает, и помнит: то, чего она ждет, проходит через то, чему она внимает, и уходит туда, о чем она вспоминает».
Ты меня не слушаешь. Ты о своем, а я – о своем.
Тут я немножко поплакала. Над собой, о себе.
А может, течение из будущего такое сильное, что меня все время сносит куда-то, не знаю куда, и все силы уходят на борьбу с течением? А может, и бороться не надо, пусть несет дальше и дальше, потому что нет во мне силы ни сию минуту, ни в ожидаемом будущем что-нибудь изменить, пропади оно пропадом. Нет моих сил находиться в настоящем. Не хочу, не могу.
Полностью книгу я не прочла. Это бессмысленно, там одно и то же, поэтому открывала на любой странице, и так мы беседовали три ночи подряд, и время, проведенное с Блаженным Августином, было не самым худшим в моей жизни. В общем, старик провозглашал то же, что и модные нынче психотерапевты: живи сегодня, здесь и сейчас! Вернее сказать, это они провозглашают то, что он советовал делать больше, чем полторы тысячи лет назад. Причем психотерапевтам и психоаналитикам я, блин, не верю, а к деду – с полным доверием.
Я говорила с ним, спорила, задавала вопросы. Я спела для него песенку про «милого Августина», у которого «все прошло, все», потому что, наверняка, старик этой песенки не знал. Это не было фамильярностью, мы уж с ним достаточно времени провели вместе, чтобы общаться свободно. И я рассказала ему историю Августина из песенки. Уж не знаю, сказка это или быль, но Августин этот существовал взаправду, то есть был исторической личностью. Жил он, конечно, не так давно, как мой блаженный старик, но все равно давненько. И был он бардом, вроде наших, исполнителем и сочинителем, а также пьяницей, что очень важно. И вот туда, где он жил, пришла чума, и однажды Августин, возвращаясь из кабака и распевая в ночной тьме, свалился в яму, куда складировали чумных мертвяков. Выбраться он оттуда не смог и провел с мертвяками ночь. Утром его вытащили. И что же, он заразился, умер? Ничуть не бывало. Проспиртованного Августина даже чумная бацилла не взяла!
Я думаю, что мой Блаженный вышел в аут от этой улетной истории о пользе пьянства.
В чем-то я старика не понимала, но, в конце концов, между нами установилась гармония, потому что мы не требовали друг от друга невозможного и не пытались друг друга переделать. В общем, я просекла, почему Петрарка повсюду таскал его с собой.
Потом приехал Ярик. Привез еды. Никаких поползновений потрахаться, что меня ободрило. Похоже, голова его забита философиями. Отдала ему «Исповедь», а он завелся: это первая в мире автобиография, духовная автобиография, психологическая исповедь, исповедальная проза, Августин – основатель жанра. Я лихорадочно соображала, что сама скажу, а Ярик про Гете, про Льва Толстого и Петрарку… Зачем говорил, не знаю, все это в предисловии написано. Да я и не слушала, потому что внезапно мне стало ясно, что он не ждет от меня никаких впечатлений-откровений, он сам хочет вещать, он получает от этого удовольствие и любуется собой, как здорово и складно у него получается. Может быть, ему даже кажется, что умные слова, которые он произносит, он сочинил сам.
Обещал привезти мне еще какую-то суперкнигу. И тут, к своему удивлению, я узнала, что он не на философском учится, а на матмехе.
О-фи-геть!
Когда Ярик уехал, я думала об Августине и чувствовала печаль, потому что нет у меня такого собеседника и защитника, как у него, и не могу я поверить в тайное, а только в явное, и не могу с кем-то постоянно быть и разговаривать, кого-то с такой силой любить. А проще, что не верю я в Бога. А еще мне было жаль, что я отдала книжку и рассталась с Августином. Кого-то Ярик мне еще привезет? А пока я осталась со своей бутылкой, она у меня накануне была припрятана. Вино красное, легкое, полусладкое. Не какое-нибудь краснодарское, а французское. На Свердловской набережной в Питере разлито.
4
От флюса и воспоминания не осталось. Боевая раскраска почти сошла. Позвонила Ярику, хотя днем в универ звонить ему нельзя. Ничего, перетопчется. Просто мне нужно было его застать перед тем, как он сюда припрется. Но Ярик даже обрадовался звонку. Я попросила, чтобы он купил мне акварель и бумагу, объяснила какую. Просьбе тоже обрадовался. Странный он парень. И не пристает. Судя по тому, как он на меня смотрит, ориентация у него нормальная. Может, у него женщины никогда не было? Поначалу я даже подумала, что он совсем зеленый, первокурсник, а он, оказывается, уже диплом защищает. Дурковатый какой-то. Он мне жизнь спас. В прямом смысле. Может, лучше и не спасал бы. Но трахаться с ним из благодарности я не намерена.
