Привела Музу в божий вид. Медсестра говорит: «Представляю, какая она в молодости была красавица». Я думаю, она не представляет, потому что нынче такие не родятся. Муза за эти дни похудела и постарела. Но очень благообразна и благостна. Лежит чистая и светлая, как пожилой ангел. Она может сама есть, но отказывается. И ходить она может, но поднимаю ее насильно. И говорить она способна, но почти не говорит. Иногда у меня рождается несбыточная мысль, что она поправится. Ведь этой весной она возродилась, как Феникс.
Когда у нее начался маразм, она стала дурить, приставать к мужчинам, рассказывала, что на этажерке у нее сидел оперный певец Лейферкус, и всякое другое, я отвела ее к врачу. Он сказал определенно: атеросклероз, поражение сосудов мозга, пониженное кровоснабжение, изменение психики, ослабление памяти и т. д. Это болезнь старости, она не лечится. Улучшение невозможно.
– А стабилизировать нынешнее состояние? – спросила я. – Остановить развитие болезни?
– Нельзя. Можно затормозить.
Как быстро болезнь будет развиваться и что вообще ожидать, не известно. В каждом конкретном случае – по-разному, ясно одно: будет все хуже и хуже. При этой болезни ремиссий не бывает. Про водянку тот врач ничего не сказал.
Я и сама знала, что от маразма не лечат, но я пребывала в безысходном унынии и хотела услышать слова надежды. Если бы врач меня обманул – я бы с готовностью поверила. Он не обманул. Болезнь развивалась и развилась за несколько лет – ого-го! А зимой Муза заболела ангиной, потом второй раз заболела, лежала долго, почти не ела, совсем ослабла. Ночью я ходила слушать, дышит ли она. Однако весной она поднялась, ползала по квартире, держась за стенки, в ночной рубашке, как привидение, стала гулять в садике и возле дома, заставила меня ехать с ней на рынок, чтобы купить джинсы и кожаную куртку, а потом выходила к подъезду и стояла там, демонстрируя себя. Но в целом у меня сложилось впечатление, что у нее прояснилось в мозгах. Иногда она устраивала скандалы, часто говорила гадости, но это ее обычная стервозность.
Она становилась все бодрее и живее, а я настораживалась, ждала неприятных сюрпризов. Судя по отдельным игривым ее замечаниям, предполагала, что они будут связаны с мужчинами. Но почему-то я никак не ожидала, что Муза уйдет из дома и заблудится, хотя раньше такое было.
Теперь она вряд ли помнит, что с ней приключилось в эти два дня. Охранительное беспамятство! И мне не хочется об этом знать. Это как с Машкой: лучше ничего не знать, иначе свихнуться можно.
* * *
Утром застала Музу спящей. Лицо бледное, рот приоткрыт, щека на подушке примялась и странно съехала на бок. Мне показалось, она умерла. Ужас и оцепенение! Зато к вечеру я снова вообразила, что она вернется из своего отупения, и это несмотря на то, что накануне она ошарашила меня неожиданным вопросом. Спросила осторожно, но с явным любопытством: «А ты кто?»
Конечно, она очень слаба. Баба Шура, соседка по кровати и самая здравомыслящая старуха, сказала, что ночью она плакала. Но я бы ее состояние определила как безучастность. Даже мысли о мужчинах ее не волнуют, хотя на Снегиря она явно реагирует, глаза проясняются и что-то вроде улыбки скользит по губам. На него все реагируют. Он входит в палату, энергичный, веселый мужчина лет пятидесяти, и говорит своим красивым низким голосом: «Здравствуйте, куколки!» Бабки, если они еще способны открыть глаза, только что ножками не сучат от обожания. Удивительно, как этот контингент больных не высосал из Снегиря бодрость и радость, здесь же, как в паутине с пауками, от меня за несколько дней одна шкурка осталась. Впрочем, Снегирь возле постелей не сидит, только на обходе бывает, а сидит он у себя в кабинете или на конференциях.
Я думаю о Снегире, воображаю его счастливую жену и благополучных детишек, их уютный, ухоженный дом, где царит доброжелательность и слышится смех, а окна выходят на восток и по утрам комнаты заливает солнце. В комнате Музы тоже по утрам солнце, а в окне деревья. У меня – сумрачно, свет перекрывает соседний дом. Иногда я смотрю на свою комнату, в которой прожила всю жизнь, со странными чувствами: очень вероятно, что здесь я когда-нибудь умру, на этом диване или на другом, поскольку современные вещи, не в пример старым, не долговечны. Но, в общем-то, вещи всегда переживают людей. Последние годы я часто думаю о смерти.
В начале мая был странный случай, который меня взволновал и напугал. Ранним утром в дверь не позвонили, а постучали, и стук был необычный и страшный, будто деревяшкой о деревяшку, или спросонья так показалось. Я спросила: «Кто там?».
Из-за двери: «Воронина здесь живет?» Голос глухой.
«Этажом выше!» – крикнула я, и тут необъяснимое беспокойство заставило сорвать с вешалки пальто, накинуть на ночную рубашку и открыть дверь. Выглянула и увидела черную фигуру, поднимающуюся по лестнице. Сутулый. Обернулся, вежливо приподнял шляпу. Лицо бледное, туго-претуго обтянутое кожей, череп голый.
Часа через полтора, когда я собралась на работу, на лестнице встретила соседку.
– Вы слышали…
– Воронина умерла?
– Откуда вы знаете?
А я и не знала, я внезапно догадалась. Соседке, разумеется, не стала объяснять, что за Ворониной Смерть приходила. Вечером рассказала Музе, она неподдельно изумилась и с интересом спросила:
– А разве Смерть – мужчина? – Мне не понравился легкомысленный, чуть ли не игривый оттенок в ее голосе.
– Для кого как, – отрезала я.
– В таком случае я бы предпочла, чтобы ко мне она явилась в образе мужчины, – заявила Муза.
В любом образе Смерть ужасает. А в образе мужчины, не знаю почему, еще больше. Может, потому что ждешь женщину? Меня пугает всякая неожиданность, я не надеюсь ни на что хорошее.
5
Звонил мент, Геннадий Васильевич. Я совершенно забыла, что обещала сообщить результаты похода в больницу. Он хороший дядька. Заявление о поиске пропавших принимают через три дня после их исчезновения, а он принял в первый, потому что речь шла о старой даме, о потерявшейся слабоумной старухе. Я ему сказала, что раньше соседи приводили ее домой, потому что она пыталась открывать своим ключом их двери. Этой зимой соседка привела ее с улицы, где она бродила в легком халате и домашних тапочках. В общем, принял он заявление, и информацию, что, возможно, она находится в больнице, я получила именно от него.
Обещала зайти в отделение милиции, чтобы подписать какие-то бумаги.
В больницу поехала тетя Лёля, а я лежала без сил на диване в сигаретном дыму, переключая каналы телевизора и стараясь ни о чем не думать. Телевизор только усугубляет мрак моего существования, но, кроме него, у меня нет никаких развлечений. Любимая подружка Валька говорит: сделай то, что доставляет тебе удовольствие – сожри коробку шоколадных конфет, купи новую тряпку, переставь мебель, сходи в парикмахерскую и устрой на своей голове что-нибудь космическое. А если совсем дело дрянь, постригись наголо. Измени окружающее!
