Где ты, мой единственный?
Я жду тебя.
Каждую минуту и вечно.
Я ощущаю растроганность, нежность, жалость, грусть, преданность и любовь, любовь, любовь, и бесстрашие, и немножечко страха, и любовь, любовь, переполняющую все существо, и от всего этого растерянность.
Восемь утра. Митя хотел разбудить меня поцелуем, а застанет умытой и одетой. Я проснулась от счастья. Выхожу в кухню, наливаю в кружку молока, отрезаю кус хлеба и поднимаюсь на голубятню. Сидим с Кузьмичем на крыше, и я пью молоко с хлебом. Кузьмич говорит, что приходила Катерина, хотела попрощаться, но Мити не было, а я спала. Очень надеюсь, что она больше не зайдет, прощаться с ней нет никакого желания. А со стариком жаль расставаться, будто и меня, как Митю, связывает с ним целая жизнь.
Переулок с крыши виден, но двух полицейских и Катерину я заметила не сразу, а только когда входили в калитку. Один что-то спросил, и я услышала каркающий ответ Катерины: «Она всегда дома, никуда не выходит».
– Кузьмич, милый, – шепнула я, – задержи их!
Мы скатились с лестницы: он бросился к входной двери, я – к себе в комнату. Выскочила из окна – с этой стороны дома они не могли меня видеть – и бросилась в глубину сада через кусты цветущего чубушника, бузину, заросли чернобыльника и крапивы, прямо к поваленному забору на соседний участок и на параллельный нашему переулок, а оттуда на Фонтанку. Наверное, сгоряча я поступила неправильно, но у меня не было времени, чтобы обдумать, спрятаться ли, бежать ли, знала только, что с полицейскими без Мити встречаться нельзя. Митя поедет по Гороховой, я его увижу, а если разминусь с ним, он вернется за мной к своему другу, он догадается, где меня искать. Страха не было, только отчаянная смелость, даже восторг какой-то. Оказавшись на другом берегу Фонтанки, я уже не опасалась погони, и развеселилась, воображая, как ворвусь к другу-зоологу и как они с Митей удивятся, что я сама его нашла. А что тут сложного, если знаешь имя человека? Квартиру укажет дворник.
Однако, оказавшись в ненавистном районе, в этом Бермудском треугольнике, я растерялась. Неожиданно вышла к каналу и, как всегда, начала плутать. Но сегодня со мной ничего плохого не могло случиться. Солнце беззаботно играло в небе, вода в канале была ярко-синяя с кубовым отсветом. Стала спрашивать, где Мещанская улица, и поняла, что забыла – Средняя она или Малая. Но Столярный-то переулок – один. Дворник осматривал меня с подозрением: без шляпки, растрепанная и тяжело дышащая, может быть, я и выглядела не совсем обычно, но по одежде видно, что я не из простых. Продолжая вглядываться в меня и явно смягчившись, страж двора указал, куда идти, и я пошла, подозревая, что снова попала в лабиринт улиц, из которого нет выхода. В какой-то момент мне показалось, что я близка к цели. Но на всяком перекрестке четыре дома. Значит, нужно узнавать в каждом, где живет… И тут я с ужасом поняла, что забыла фамилию Митиного друга. Какая-то смешная фамилия. Но какая? То ли на «Ч» начинается, то ли на «Ш»… Чуня-Друня-Шишигуня… Вот так штука…
Тихо было и безлюдно. Я огляделась, не представляя, что предпринять, и увидела впереди короткий переулок, который выходил на какую-то улицу, а на ней небольшой дом, наверное, флигель. Он показался мне странно знакомым, будто бывала я здесь и что-то связано у меня с этим домом, но не могу вспомнить что. Такое впечатление, что когда-то я хорошо знала и арку с воротами, и окна с геранью и вишневыми занавесками, даже рыжего котяру на подоконнике первого этажа…
Я очень хотела вспомнить, что это за дом, и чувствовала, сейчас вспомню, сейчас, только надо сосредоточиться. И тут я увидела, как к дому неторопливо идет человек в длинном не застегнутом плаще с разлетающимися полами, в шляпе с полями, и чем-то до боли знакомой показалась мне высокая фигура. Когда он входил под арку в калитку ворот, я узнала его! Это был мой отец!
И я ринулась вдогонку!
Часть вторая
Любовь
1
Утром в среду позвонили из милиции. Вроде бы, нашли Музу. Сразу я даже не поняла, жива ли она, потому что требовалось опознание. Жива-жива, со вчерашнего дня в больнице! По моему описанию все сходится, но документов при женщине нет, а сама не говорит, в плохом состоянии. Я тут же выехала в больницу. Вся дорога – как во сне, ноги тряслись и не хотели идти.
Почему это случилось, когда Валька в Париже? Она мне очень нужна, Валька, моя школьная подруга, наперсница, помощница, утешительница, больше, чем сестра, тем более сестры у меня нет. Я в отчаянии. Я просто в отчаянии. Правда, Валька считает, что это мое естественное состояние.
Отделение неврозов. Дверь на замке, металлическая, свинцовой краской покрыта, маленькое круглое окошечко. Войдя в палату, полную старух, я была в таком состоянии, что поначалу не могла понять, которая из них Муза. Врачиха показала. Да, это она. Но, господи, в каком же виде! Бледная, как смерть, ее чудесные пышные волосы напоминают паклю, один глаз, залипший от гноя, воспалился. От безжизненной руки тянется к капельнице катетер. Опустилась перед ней, зову. Здоровый глаз реагирует, то есть понятно, что видит и слышит, но ни малейшего побуждения откликнуться.
Хочу спросить врачиху: это конец? Не знаю, как приличнее сформулировать.
– Она парализована?
– Нет. Она даже вставать может, но не хочет. Попробуйте поводить ее по палате.
Мочу полотенце, обтираю ей лицо и руки. Долго ищу сестру, чтобы промыть глаз. Она извещает, что сегодня уже дважды промывала и закапывала лекарство. Освобождает безвольную руку Музы от капельницы и отправляет меня к санитарке: ей нужно заплатить, чтобы подставляла судно.
– А сколько заплатить?
– Это уж сами решайте, расценок не существует. А вообще-то памперсы нужно купить.
Уходит с капельницей, а бабка с соседней кровати подсказывает:
– Этой няньке много не давай, она только палату моет, к нам не подходит. Вот завтра новая будет, хорошая.
Эта бабка все время наблюдала за мной, производит впечатление полной адекватности. Другая сидит, отвернувшись в угол, и что-то ест из баночки. У третьей посетительница, подняла ее и, поддерживая, вывела в коридор. Четвертая – спит. Еще одна лежит, то ли отдыхает, то ли в прострации. Всего шесть старух вместе с моей.
Поднимаю Музу, она словно тряпичная, очень тяжелая. Постель мокрая, и рубашка в мокрых коричневых разводах. Повисла на мне, еле дотащила до уборной, еле усадила на унитаз. Никаких эмоций. Один раз на лице появилось подобие неудовольствия, словно я сделала ей больно. Поход в уборную ничего не дал, значит, обгадит кровать.
Нахожу врачиху, диктую ФИО, дату и место рождения Музы. Паспорт принесу завтра. Спрашиваю:
– Есть ли надежда на улучшение?
– Делаем, что можем. А как же вы за ней не уследили? Как же она потерялась?
– В последнее время состояние было хорошее, – начинаю оправдываться. – Конечно, случались странности, но не такие уж… Она гуляла в садике возле дома, по нашей улице, по проспекту. Ездила со своей подругой на экскурсию по городу. Она читала, проявляла интерес к окружающему… Вообще-то я работаю, присматривать за ней некому. И запирать я ее не могла, она бы дверь взломала. Она очень сильная была… Вы думаете, она встанет?
