– Канал зароют, – сообщила я Мите. И шепотом, на ухо: – На Семеновском плацу казнят революционеров-террористов, которые убьют Александра II, а в советское время там будет построен ТЮЗ – Театр юного зрителя.
Вообще-то я надеялась, что церковка окажется маленькая, уютная, а не эта махина, и, кроме нас, там никого не будет. Ну да ладно, пусть так… Отец Исидор, несмотря на свое строгое имя, был добродушным немолодым дядькой, мне он понравился. У него был мясистый нос, пронизанный густой сеточкой фиолетовых жилок. После краткой беседы с Митей он немного поговорил со мной, дал выпить вина с накрошенным туда хлебом, а я подумала, что вечерами он попивает. Оказалось, что наши тихие беседы были исповедью, а хлеб с вином – причастием. Потом отец Исидор увел нас в укромный уголок, что мне понравилось, потому что мы там были одни, и все это вообще напоминало свершение тайного брака. Он дал в руки зажженные свечи, осенял нас крестом, махал кадилом, читал молитвы, наконец перекрестил не единожды кольцами, после чего надел Мите на кончик пальца мое кольцо, а мне – Митино. Потом мы поменялись кольцами, и я решила, что мы уже муж и жена. Но Исидор велел снимать кольца. Это не было венчанием! Когда он говорил: «Обручается раб Божий…», он не женил нас, а обручал! И только потом началось венчание, посреди церкви, у аналоя.
Исидор спросил у Мити:
– Имеешь ли ты соизволение благое и непринужденное и крепкую мысль взять в жены сию, которую здесь перед собой видишь?
– Имею.
– Не обещался ли иной невесте?
– Не обещался.
Потом те же вопросы ко мне. И какие-то удивительные слова. «Приди сюда к нам невидимым и благослови брак сей», и дальше, красиво так, по-старинному – о долгой жизни, верности и детях, которых мы родим.
И тут я поняла, что слышу каждое его слово, но одновременно горячо молюсь своими словами: «Господи, пусть будет крепок наш союз, пусть проживем мы долгую жизнь, не расставаясь, одним сердцем, одним разумом…»
Более прекрасного и торжественного момента в моей жизни не было. Исидор дал Мите поцеловать венец и надел ему на голову, потом я целовала свой венец, и его надели на меня.
– Венчается раб Божий Димитрий рабе Божией Музе во Имя Отца, и Сына, и Святого Духа.
– Венчается раба Божия Муза рабу Божиему Димитрию во Имя Отца, и Сына, и Святого Духа.
– Господи, Боже наш, славою и честью венчай их!
Исидор повторяет и повторяет эти слова, осеняя нас крестом. Митя тихонько пожимает мне руку, потому что я плачу, не таясь, и шепчу вслед за Исидором венчальные слова.
– Что Бог сочетал, того человек да не разлучает.
Пожалуйста, пусть не разлучает!
– Оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей, и будут оба, как одна плоть. Тайна эта велика.
Мы целуем Евангелие, я подпеваю «Отче наш», не зная слов, крещусь, когда Дмитрий крестится. Из одной чаши мы пьем красное вино – он глоток, я глоток, он – я, он – я. Исидор соединяет наши руки, покрывает их епитрахилью, а поверх кладет свою, и какой-то ток через его руку пронизывает наши. Мы ходим вокруг аналоя, целуем образа. И вдруг я слышу хор. Вместе с Исидором поют чужие люди, собравшиеся вокруг нас, и я рада, что они здесь, соучаствуют. Как я была не права, что не дала Мите позвать его друзей.
С нас снимают венцы.
Мы – муж и жена.
Бросаю последний взгляд на трехъярусный резной иконостас, роспись купола, стены собора, чтобы унести их в памяти, увезти с собой из России. Народ еще не разошелся, глазеет на нас, и вдруг где-то в глубине я вижу темную фигуру, черные, гладко причесанные волосы под темным платком. Катерина! Проклятая ворона! Мите я ничего не говорю и стараюсь забыть о видении. Если это и была она, то прийти в храм каждый имеет право. Мы выходим, Митя раздает милостыню.
– Ты устала? – спрашивает он.
– Нет. Я счастлива.
Удерживаюсь, чтобы не поискать глазами Катерину, а, садясь в экипаж, все-таки оборачиваюсь. Ее нет.
* * *
Чувствую зверский голод. Кузьмич принес из ресторана еду, и мы втроем садимся в кухне за свадебный обед. На душе светло, словно ко мне вернулся Ангел Хранитель.
Мы выносим в сад клетки с птицами, которых я так и не нарисовала. Открываю дверцы, они выпархивают и тут же исчезают в листве. Только зяблик садится на ближайший куст, склоняет головку на бок и смотрит бусинкой глаза, словно не торопится проститься, но потом и он улетает.
Я ложусь отдохнуть, а Митя сидит рядом, и мне спокойно под его взглядом. Он говорит, что нужно попрощаться с зоологом-музыкантом Шмыгорой, который живет возле Сенной, может, нам вместе съездить? Это будет совсем недолгий визит. Конечно, съездим, говорю я и проваливаюсь в сон, а когда просыпаюсь, ехать уже поздно. Надо было отправиться одному, пока я спала. Он говорит, не хотел сегодня оставлять меня, завтра утром поедет, пока я буду спать, и скоро вернется.
Митя спрашивает, не желаю ли я попрощаться с Петербургом? Не желаю. С меня довольно. Не хочу ли я, чтобы он съездил в Коломну и поговорил с Зинаидой? Категорически нет. Даже теперь, когда я законная жена Дмитрия и нахожусь под его защитой, я боюсь какой-нибудь каверзы, которую может преподнести судьба. И я не желаю знать, что делается в Коломне, там все то же, только без Анельки. Хотела бы я запомнить ее такой, как в ночь перед пожаром, когда в саду она рассказывала о своем возлюбленном. Пусть в моей памяти она останется живой.
Последний раз мы гуляем в нашем саду. Как хорошо, что в этот день нам повезло с погодой. Слушаем любовный лепет деревьев, а потом ложимся в постель. Он перебирает пальцы моих ног, целует внутреннюю часть бедер, потом живот, грудь, и я, как бутон, раскрываюсь под его руками и губами.
Мы на пороге новой жизни, я не тороплюсь, пусть каждый миг длится вечность…
36
Время – враг. Нельзя ли сделать его другом?
Оно сворачивается змеей и разворачивается, замедляется до черепашьего шага или летит стрелой, а иногда происходит невозможное: его медлительность и быстрота соединяются. Каждый миг пережит – увиден, услышан, прочувствован на вкус и на ощупь, но его уже и след простыл.
Я сладко потягиваюсь и замираю от чувства, которое присуще детству и, может быть, ранней юности, когда наступивший бесконечно долгий день сулит неизведанные радости и новые приключения, когда жить интересно. Неужели теперь я всегда буду просыпаться с этим ощущением?
Я не слышала, как встал и ушел Митя. Сколько же у него сил, последнюю ночь мы почти не спали.
Желтые солнечные пятна на дощатых стенах и полу. К постели придвинут табурет, а в нем букет свежих пионов. Наверное, от Целибьева, у нас таких нет. Очень деловитый, неуклюжий шмель кружится над белым мохнатым цветком, тычется, зарывается в него, барахтается в девственном шелке лепестков, упоенно, совсем не грубо, но настойчиво. Нежный возлюбленный, потерявший над собой власть. Эротический акт. Любовное ложе, торопливость вожделения. Лепестки мягко податливы, сопротивляются только для вида. Цветок вздрагивает от сладкой дрожи, колышется, качается, трепещет от прикосновений шмеля и наливается сладким соком.
