Когда мы изучили журналы, модистка меня обмерила с головы до пят и помогла надеть обнову. Платье было украшено изумительным рисунком: на подоле – густой цветник, который редел ближе к талии, пока наконец не распадался на отдельные букетики. Модистка, тыча в подол, повторяла: «Медичи, Медичи». Что ж тут непонятного, так назывался этот рисунок! Модистка помогла мне и причесаться, а уж тогда был приглашен Дмитрий. Судя по всему, я произвела неотразимое впечатление, отличное от того, что раньше, когда выступала перед ним в мокром тряпье или бесформенном халате. Эта сказка называлась – «Царевна-лягушка», только жаль, преображение обошлось без поцелуя.
Теперь они с француженкой обсуждали заказ и, как я с изумлением поняла, запланированного количества одежды хватило бы на костюмерную для маленького театра. Модистка показывала фасон, который мы с ней выбрали в журнале мод, делала отметки и поясняла Дмитрию, а он переводил мне:
– Платье «Валенсиаз» из тонкой серой шерсти с цветными полосами на подоле. «Греческое платье» с разводами по синему грунту. А вот это – из японского фуляра. Платье «Яшмовая тафта» с мелким узором «шине» и еще летнее, из кисеи, очень тонкое и легкое, для жаркой погоды. Пальто «Лебяжий пух» с нашивными гирляндами. Пальто «Дюбарри» из бархата с кружевным воротничком и рукавами, обшитыми кружевом «шантильи». Жакетка «Людовик Х1V» с гипюровым воротничком. Пояс с вышивкой и с шелковыми кисточками. Галстучки – «Амазонский» и «Мария-Терезия». Зонтики – «Дюшеса» и «Везувия»… Шляпки и перчатки к каждому платью и пальто.
Дмитрий то и дело просил подтвердить, устраивает ли меня то или иное одеяние, и улыбался, похоже, ему тоже нравилось выбирать для меня наряды.
– Зачем столько всего?! Этого за жизнь не сносить! – воскликнула я, но отказаться от всего этого не было сил.
А почему бы и нет? Может ли нормальная женщина устоять перед таким искушением?
Катерина ушла домой. Дмитрий сказал, что она всегда уходит после обеда. Только раньше они завтракали и обедали все вместе в кухне, а теперь распорядок несколько изменится: мы с ним будем и завтракать, и обедать вдвоем. Согласна ли я? Я не просто согласна, я благодарна за внимание. Потом я увидела свою комнату, приготовленную Катериной, такую же светлую и просторную, как у Дмитрия, но в другом конце этажа. Пол и окно, сверкающие чистотой, розовые занавески, самая необходимая мебель, зеркало, фаянсовый таз и кувшин для умывания, а в другом кувшине на столе букет из левкоев.
– Цветы тоже поставила Катерина?
– Нет, это я.
– Слава богу, а то уж я испугалась, что они отравленные.
31
С утра день бессолнечный, но тихий и ласковый, будто говорящий – возьми меня, я твой! Беру! Беру все: лето, радость и любовь! Хожу и пою: «Не покидай меня, весна…».
Дмитрий уехал по делам, обещал к обеду вернуться. Обошла сад. Люблю запущенные сады, где культурные растения соревнуются в пышности и красоте с дикими, где яблони соседствуют с липами и ивами, а благородный чубушник, усыпанный благоухающими фарфоровыми чашечками цветов – с купами репейника и крапивы, где рассыпает белые зонтики сныть, а у забора можно найти огромный куст желтых ирисов-касатиков. Сад старее дома.
Дом мне нравится, некрашеный и уже тронутый дождями и солнцем, а потому серебристый, он производит впечатление немного странное: огромный сарай с широкими каменными ступенями, с высокими окнами, обрамленными наличниками, с четырьмя колоннами без капителей, обшитыми досками, с несуразной верандой на заднем фасаде. В этом недостроенном доме есть что-то непропорциональное, нелепое и очень симпатичное, детски-наивное. Жаль, что не застала все это месяц назад, когда тут безумствовали соловьи.
Я смотрела на дом и деревья, и меня не покидала мысль, что я уже видела это когда-то, была здесь, может быть, даже жила, и с этим местом у меня связано что-то хорошее, дорогое. И запомнился мне сад с домом именно в такую погоду, когда краски словно размыты, глуховаты, как на выцветшем гобелене.
На втором этаже дома несколько комнат, но большую его часть занимала голубятня, где вдоль стен, в ящиках, поставленных стеллажами, располагались гнезда, а по углам – жерди-насесты. На полу, посыпанном песком, в корытцах – вода и зерно. Убираться, задавать корм и менять воду каждый день приходил племянник Кузьмича – Лешка, мальчик лет тринадцати, уморительно серьезный, так что даже казался сердитым. У Кузьмича масса хлопот с голубями. Я застала его записывающим в журнал с разграфленными страницами что-то касающееся кладки яиц и высиживания. Тут целая наука.
Душноватый птичий дух, умиротворяющее голубиное гудение: гу, гу, гу. В теплое время Кузьмич обитал на веранде, на ее плоскую крышу вела дверь прямо из голубятни, откуда и выпускали голубей, старые деревья перед ней были специально вырублены. Летали голуби четыре раза в день, причем молодые и взрослые – порознь. Также по очереди выпускал Кузьмич правиков и левиков. Правики поднимаются вверх кругами – (кружают, как он говорит), забирая вправо, левики – влево.
Когда я впервые увидела, как поднятая Кузьмичом стайка кружит и уходит в высоту, как блестками искрится в небе и пропадает из глаз, потом появляется и начинает спускаться, а другая стайка идет кругами в противоположную сторону, чтобы взмыть вверх, у меня захватило дух. И кажется, я начала отдаленно понимать, что же это за голубиная охота.
Кузьмич: охота-охота! Охота же эта не с ружьями, а та, что пуще неволи, то есть любовь к голубям. Кузьмич сказал, что Дмитрий все время был в поездках, дома не сидел, и завести голубей у него не было возможности. Только здесь и завел. И дом на окраине был снят специально, чтобы голубей было удобно держать. А голуби здесь не все почтовые, часть из них – гонные, «для веселия души».
– Куда же голуби денутся, когда Дмитрий Васильевич уедет?
– Уж все пристроены. С большой душой заберут. И Лешке достанется, голубятником будет хорошим.
Тут я подумала: голубей Дмитрий пристроил, а меня? А потому спросила:
– Когда же Дмитрий Васильевич собирается уезжать?
– Теперь и не знаю… – неопределенно ответил Кузьмич, видимо, постеснявшись добавить, что с тех пор не знает, как я появилась.
Так и просидела я на крыше веранды, наблюдая, как Кузьмич работает с голубями, и он показывал мне, какое летание повивное, какое веселое – со вскидкою и сплывкою, а какое кладное или ободистое. Я внимательно слушала, присматривалась и поначалу казалось, что легко это усвою, но скоро совсем запуталась и просто смотрела и слушала с удовольствием, что рассказывает Кузьмич.
– Говорят, раньше голуби были памятливее, старинный голубь не забывал свой дом по два-три года, не то что нынешние, – сказал он со вздохом, чем ужасно меня насмешил. – Смеешься, голубочка, что старик старину хвалит, а новое ругает?
Удивительно, что с Кузьмичом мы сразу почувствовали взаимную симпатию, нашли общий язык и незаметно перешли на «ты». А обедали в этот день в кухне, втроем: я, Дмитрий и Кузьмич. Катерина ушла домой. Моя взяла!
