Слезы на меня благотворно подействовали. Я поднялась и рядом восстала кучка тряпья, покрывавшая цыплячье тельце с уродливым горбом. Лицо у Зинаиды тоже было заплаканным. А по Невскому двигалась черная процессия: люди в черном, лошади в черных попонах с гербами; на повозке, под черным балдахином, черный гроб. Впереди и вокруг люди с дымящими факелами. Сзади ведут лошадь в длинной черной попоне. Эта сцена показалась мне чрезвычайно зловещей. Как в немом кино, все звуки пропали, а слышала я только цокот копыт той одинокой, осиротевшей лошади, участвующей в похоронах своего господина. Развернувшись, я бросилась назад, побежала по каналу, Зинаида кривобоко семенила вслед, но я не заботилась о ней. То временное облегчение, испытанное перед иконой Богородицы, улетучилось.
Ворвалась в дом, за мной запыхавшаяся Зинаида. Я не пустила ее в свою комнату, остановившись на пороге.
– Напиши. «Не уезжайте! Муза». Все! Других слов не знаю.
Ответ пришел в тот же день.
«…Останусь столько времени, сколько потребуете…»
28
Резко изменилась погода, пришла жара. Накануне вечером что-то странное творилось в атмосфере, и все домашние сошли с катушек. Во-первых, одноногий непьющий вдовец-типограф напился и устроил скандал с соседом-переписчиком из Пассажа, так что на усмирение был брошен Егор. Потом кто-то из кухонной подслеповатой ветоши заявил, будто видел в коридоре кота. Наверное, это была галлюцинация, потому что весь дом был обшарен, а кот не обнаружен. Потом Марфа шепнула мне, что пойдет к ворожее, не хочу ли я составить ей компанию? А почему бы и нет? Из любопытства.
– Только пойдем с Зинаидой Ильиничной. Но согласится ли она?
– Ей никак нельзя, – отрезала Марфа.
– Ладно, если мне приспичит, я и сама найду. Я помню про Матрешкину улицу и дом, где кабак и два подъезда.
– А про свой дом так и не вспомнили… – заметила Марфа, и мне не понравился ее тон.
Ночью мне приснился мой бывший возлюбленный, Юрик, которого давным-давно я не просто не жалела, не звала, не плакала, я его не желала и вообще думать о нем забыла. Во сне я самозабвенно с ним совокуплялась. А потом он куда-то исчез, что нисколько меня не расстроило.
Петербургская жара при большой влажности кого угодно сведет с ума. Окна в доме позакрывали, но теперь не из-за холода, а из-за духоты. Зинаида попробовала грохнуться в обморок, ее долго обмахивали платками и даже послали за доктором, но не застали дома, а Зинаида пришла в себя и тут же попыталась заставить меня писать письмо Дмитрию. Потом она заснула, я тоже прилегла, и приснился еще один сон. Будто бы меня спросили, хочу ли я увидеться с отцом. Разумеется, да. И я пошла. Похоже, это был Петербург, но места незнакомые, и я подумала, как же я встречусь с ним, если не знаю, где он живет. А потом мне пришла в голову другая мысль: неужели судьба меня ведет к заветной подворотне?
До подворотни я во сне так и не дошла. А проснувшись, стала думать, к чему бы этот сон? Не знак ли это? Но как же мне не хотелось выходить из дома и идти по ненавистному маршруту к Мещанской! Зинаида пребывала в крайнем раздражении, я в хандре и тревоге. Хорошо бы судьба не посылала мне загадочные знаки, а сама подсуетилась, чтобы произошло то, что положено. В конце концов я отправилась к Анельке покопаться в ее гардеробе и подыскать платье полегче и застала такое, что заставило меня забыть и о знаках судьбы, и о своих несчастьях.
Последнее время Анелька вела себя странно. То носу не высовывала из комнаты, то бродила по дому, как привидение, то жрала, как лошадь, то крошки в рот не брала. Я убеждала ее:
– Он вульгарный ловелас! Забудь его! Ты понимаешь, что он плохой парень? – Из Анельки рвались только бессвязные слова и рыдания. Ничего она не понимала. – Это надо пережить, – сочувственно говорила я. – Перемелется, мука будет.
Однако все оказалось гораздо хуже, и настолько, что хуже не бывает. Анелька сидела на полу над горшком, и ее выворачивало. Картина была столь очевидна, что только разброд в моей собственной душе не дал мне этого заметить раньше.
– Кто-нибудь знает? – с ужасом спросила я.
Она дико глянула на меня, а потом прошептала:
– Только Палашка… И Марфа.
Она выглядела ужасно, и я представила, как ей страшно, как она беспомощна и несчастна. Я задала ей вопросы, из которых уяснила, что она вполне понимает сложность своего положения.
– Прекрати рыдания и напряги мозги, – сказала я с наигранной уверенностью, которая должна была ободрить Анельку. – В каком полку он служит? Я его найду! Я всю армию на ноги поставлю! Я им такое Бородинское сражение устрою!..
Она только головой качала, а я понятия не имела, как приступить к поискам. Даже если удастся обнаружить плохого парня, что дальше делать: душеспасительные беседы вести или к начальству обращаться? При всем при том я никак не могу заняться этим сама, потому что я – человек ниоткуда, хотя в полиции мое проживание в доме Зинаиды зафиксировано, а доктор Нус дал в газету еще одно объявление о пропаже-находке, то есть обо мне.
– Ладно, что-нибудь придумаем, – бодро сказала я. – А ты держись. Умой физиономию и вида не показывай, каково тебе! Смейся!
Она послушно сделала попытку, но получился не смех, а кваканье, лицо сморщилось, и слезы потекли с новой силой. А я, многоопытная женщина из будущего, пришла в совершенную растерянность и не знала, как поступить. Ясно было одно, без помощника не обойтись. И самый приемлемый вариант – Серафима. Я сказала об этом Анельке, однако она пришла в неописуемый ужас, повалилась мне в ноги и, уткнувшись в юбки, умоляла ничего не говорить матери. А ведь сама утверждала, что мать ее любит: «Приласкаюсь к ней, так все, что угодно, для меня сделает». Но, может, это касалось нарядов? Я велела ей притворяться веселой, Анелька пошла и притворилась, из гостиной послышались душераздирающие звуки фортепиано.
Странная она девчонка. Либо я переоценила ее просвещенность в женской физиологии, либо она совершенная идиотка. Уходя, она сказала: «Все устроится, я знаю это доподлинно». Не может же она воображать, что это рассосется? Хотя с нее станется…
Я прикинула, кому можно довериться. Зинаиде – нельзя. А Наталья подходит: девка-кремень, практичная и надежная. Но что она может? А не обратиться ли к доктору Нусу? Интересная мысль. И только я об этом подумала, как доктор, чрезвычайно веселый, объявился собственной персоной. Он пришел сообщить нам, что сразу после поста будет сочетаться браком со своей избранницей. В другое время все пришли бы в восторг, забросали его вопросами, а сейчас приняли известие (не столь уж и новое) кисловато. Зинаида жаловалась на сегодняшнюю дурноту и страшное раздражение нервов, Серафима – на головокружение, упадок сил и Анелькин желудок. Анелька завертелась, как карась на сковородке, и принялась всех убеждать, что желудок в полном порядке.
– А что ж такая бледная? – спросил доктор.
– Просто голова болит.
