Он успел нанести Хобарту серьезную рану, но Уриэль остановил кровь одним взглядом, на что ушло меньше времени, чем на удар ножом. Покончив с этим, он посмотрел на Шедуэлла. На какой-то жуткий миг Коммивояжеру показалось, что ангел сейчас спалит и его. Но нет.
— Не бойся, — сказал Уриэль.
Точно так же несколько минут назад он успокаивал Хобарта. Тогда его утешение казалось лживым, а теперь тем более, учитывая то, как он изуродовал вместилище своего духа. Руки Хобарта, и без того опаленные праведным огнем, превратились в обгорелые обрубки, едва он попытался помешать пламени сделать свое дело. Хобарт — или же это сделал ангел? — вытянул перед собой культи, чтобы рассмотреть раны, и снова разразился рыданиями. Неужели Уриэль не защищает его от боли? Или он рыдает оттого, что его тело обратилось в столь чудовищный инструмент?
Руки полицейского опустились, и Уриэль сосредоточился на стенах.
— Мне нравятся эти кости, — сказал он и подошел к самому изысканному узору.
Тонкие, как мулине, горящие ярким светом отростки вырвались из присвоенного торса и лица и проползли по черепам и ребрам.
Это был момент передышки. Огонь ревел в нишах за стенами усыпальницы, пепел второго сгоревшего священника по-прежнему летал в воздухе. И в этот миг Шедуэлл услышал голос Иммаколаты. Это был задушевный шепот — шепот любовницы.
— Что же ты натворил? — спросила она.
Коммивояжер кинул быстрый взгляд на Уриэля, все еще завороженного симметричным орнаментом смерти. Он не подал виду, что услышал инкантатрикс. И она повторила:
— Что же ты наделал? Он не знает жалости.
Шедуэллу не было нужды озвучивать свой ответ, она ловила мысли.
— А ты знала? — ответил он вопросом на вопрос.
— Я не знала себя, — сказала ему Иммаколата. — Думаю, Бич тоже не знает.
— Его зовут Уриэль, — напомнил ей Шедуэлл. — И он ангел.
— Кем бы он ни был, у тебя нет власти над ним.
— Я его освободил, — возразил Шедуэлл. — Он повинуется мне.
— К чему лгать? — спросила Иммаколата. — Я же вижу, когда ты боишься.
Грохот разрушения прервал их диалог. Шедуэлл отвлекся от своих мыслей и посмотрел на Уриэля: огненные отростки, исследовавшие стену, смели со своих мест все кости, словно посуду с захламленного стола. Они упали, как пыльный мусор, — останки полусотни людей.
Уриэль засмеялся; еще один прием, которому он научился от Шедуэлла. Звук получался особенно жуткий от своей неестественности. Кажется, он нашел игру себе по нраву. Он двинулся к следующей стене и так же варварски разрушил ее, а затем и третью.
— Останови его… — прошептал призрак Иммаколаты, когда большие и мелкие кости свалились в одну общую кучу. — Если ты не боишься его, прикажи ему прекратить.
Но Шедуэлл только смотрел, как ангел одним ударом очищает четвертую стену, а затем переходит к потолку.
— Ты будешь следующим, — пообещала Иммаколата.
Шедуэлл привалился к стене, оголившейся после того, как останки упали на пол.
— Нет, — пробормотал он.
Все кости осыпались со стен и потолка. Прах стал медленно оседать. Уриэль повернулся к Шедуэллу.
— Что ты шепчешь за моей спиной? — спросил он беззаботно.
Шедуэлл покосился на дверь. Далеко ли он уйдет, если сейчас сбежит? На ярд-другой, не дальше. Бежать невозможно. Он знает, он слышал.
— Где она? — спросил Уриэль. Разгромленная комната притихла от стены до стены. — Пусть покажется.
— Она использовала меня, — начал Шедуэлл. — Она будет лгать тебе. Скажет, что мне нравилось волшебство. Но мне не нравилось. Ты должен верить мне. Мне не нравилось!
Бесчисленные глаза ангела впились в него, и от этого взгляда он умолк.
— Ты ничего не скроешь от меня, — произнес Уриэль. — Я знаю все твои желания, всю их банальность. Тебе нечего меня бояться.
— Правда?
— Правда. Меня забавляет твоя тленность, Шедуэлл. Забавляет твое тщеславие, твои презренные желания. Но эту женщину, чью магию я чую здесь, — ее я хочу убить. Вели ей показаться, и покончим с этим делом.
— Она уже мертва.
— Тогда почему она прячется?
— Я не прячусь, — прозвучал голос Иммаколаты.
Кости с пола поднялись приливной волной, когда над ними восстал призрак. И не просто над ними, но и из них. Посрамляя Уриэля, она своей волей создала себе новое обличье из обломков. Появились не только ее очертания: она была, как видел Шедуэлл, не одна, здесь присутствовали все три сестры, точнее, проекция их общего духа.
— С чего бы мне прятаться от тебя? — спросило изваяние. Костяные крошки пребывали в постоянном вращении, пока Иммаколата говорила. — Ну что, теперь ты доволен?
— Что значит «доволен»? — хотел знать Уриэль.
— Не трудись избавляться от собственного невежества, — сказал фантом. — Ты сам знаешь, что ты чужой в этом мире.
— Я уже приходил сюда раньше.
— И ушел. Уйди еще раз.
— Когда покончу с делом, — ответил Уриэль. — Когда все творцы чар будут истреблены. Это мой долг.
— Долг? — повторила Иммаколата, и все ее кости засмеялись.
— Чем это я тебя развеселил? — спросил Уриэль.
— Ты сам себя обманываешь. Думаешь, будто ты сам по себе…
— Я и есть сам по себе.
— Нет. Ты просто забыл себя и то, что о тебе забыли.
— Я Уриэль. Я страж ворот.
— Ты не один такой. Никто и ничто не может быть само по себе. Ты часть чего-то большего.
— Я Уриэль. Я страж ворот.
— Там уже нечего сторожить, — сказала Иммаколата. — Кроме твоего долга.
— Я Уриэль. Я…
— Посмотри на себя. Если посмеешь. Выброси шкуру этого человечка, которую ты на себя напялил, и посмотри на себя.
Уриэль не сказал, а выкрикнул свой ответ:
— НИ ЗА ЧТО!
И с этими словами он выплеснул всю свою ярость на костяное тело. Статуя распалась, когда пламя коснулось ее, горящие осколки разлетелись в стороны. Шедуэлл закрыл лицо, а пламя Уриэля металось по всей комнате, уничтожая последние следы пребывания инкантатрикс. Он долго еще не мог успокоиться, проверяя каждый угол усыпальницы, пока последний оскорбивший его обломок не был испепелен.
И только тогда пришло внезапное умиротворение, о котором так мечтал Шедуэлл. Ангел усадил искореженное тело Хобарта на кучу костей и его почерневшими руками поднял череп.
