— Звучит заманчиво, — проговорил одноглазый Хуан. — Да только почем мы знаем, что приплывем в те золотые края, а не на край света… Старые люди говорят, что на краю света Море-Океан низвергается в бездонную пропасть, и те, кто приплывет в те места, падают в ту же пропасть и попадают прямиком в ад!
— Ты слушаешь бабьи сказки, — перебил его дон Кристобаль. — Видел ли ты кого-нибудь, кто там побывал? Хоть кого-то, кто попал в ад и вернулся оттуда?
— А видел ли ты, синьор адмирал, хоть кого-то, кто плыл на запад так далеко, как мы? Хоть кого-то, кто побывал в тех краях, где золота много, как морского песка, и вернулся оттуда живым?
— Я не видел таких людей, — честно признал дон Кристобаль. — Но я знаю, что Земля круглая, и если плыть все время на запад — непременно окажешься в Индии. И еще… Я не хотел говорить об этом, но у меня есть волшебный компас, компас, который непременно приведет нас в те сказочно богатые земли…
— И кто из нас слушает бабьи сказки? — протянул одноглазый. — Мы долго слушали тебя, мы долго плыли на запад и ничего не нашли, никаких земель, пусть даже и не таких богатых. Наши припасы на исходе, скоро у нас закончится пресная вода. Что мы тогда будем делать? Сколько можно плыть в неизведанное? Где эта твоя земля?
— Земля! — раздался сверху громкий голос.
Все задрали головы и увидели, что матрос, сидящий в корзине, привязанной к верхушке грот-мачты, размахивает руками, указывая на запад, и радостно кричит:
— Земля! Я вижу землю!
На следующее утро Тоня снова сидела в своей комнате, точнее, в той подсобке, где устроил ее Платон Николаевич. Вчерашний день прошел в трудах. Тоню подрядили помогать уборщице, и та ее буквально загоняла. Тоня вытирала пыль с музейных экспонатов, подметала залы и делала еще множество разных дел. Это отвлекало ее от тяжких дум. Ночь прошла спокойно, но утром проблемы снова на нее навалились.
В тишине музея Антонина особенно остро ощутила свое одиночество, безысходность своего положения. У нее нет ни жилья, ни работы, ни близкого человека, на которого можно положиться, с которым можно поделиться тяжким бременем своих проблем, да просто поговорить по душам…
Внезапно в окно заглянуло утреннее солнце. Его лучи заиграли на старинной меди навигационных приборов, в их свете вспыхнуло всеми цветами радуги фантастическое оперение райских птиц.
От этого света, от этого сияния у Антонины стало легче на душе, отчаяние отступило, отпустило ее. Она залюбовалась игрой солнечного света на старинных приборах.
Один из лучей упал на шкатулку, которую они с Павлом Арнольдовичем вчера безуспешно пытались открыть — и вдруг на ее крышке, поверх сложного узора инкрустации, возник новый рисунок, сияя золотой вязью арабских букв.
Тоня схватила листок, на котором делал свои записи старый профессор.
Она спешила, пока не изменилось освещение, пока не погасли золотые буквы на крышке шкатулки.
И предчувствие ее не обмануло.
Четыре слова, сияющие золотой вязью на крышке шкатулки, совпали с четырьмя арабскими именами ветров, которые выписал на листке Павел Арнольдович. Только порядок был другой — Каскици, Ирифи, Хабибаи и Калема.
Антонина приложила палец к первому имени на шкатулке — и услышала, как деревянный ящичек отозвался на ее прикосновение негромким мелодичным звуком. Дотронулась до второго имени — снова услышала негромкий звук, на полтона выше первого. Третье имя — третий звук, еще на полтона выше. На секунду замешкавшись, она прикоснулась к последнему имени…
В кармане музейного сторожа Платона Николаевича зазвучала мелодия старой советской песни «Ландыши». Он неторопливо достал телефон, взглянул на дисплей.
Номер не определился.
Тем не менее Платон Николаевич поднес трубку к уху и проговорил:
— Слушаю! Да, это я…
Он недолго послушал трубку и удивленно выдохнул:
— Что? Что значит — у вас?
После этого он надолго замолчал, слушая своего собеседника. При этом лицо его ужасным образом менялось: выражение спокойного благодушия сменилось удивлением и растерянностью, затем — ужасом и почти отчаянием.
Наконец он с трудом справился со своими эмоциями и незнакомым, постаревшим и лишенным выражения голосом проговорил:
— Да, я это сделаю… Я сделаю все, что вы скажете… Только, пожалуйста, прошу вас…
На секунду замешкавшись, Антонина прикоснулась пальцем к последнему имени на крышке. Она едва успела сделать это — в следующую секунду луч утреннего солнца погас, и начертанные на черном дереве имена четырех ветров исчезли. Снова из глубины шкатулки донесся мелодичный звук, и в то же мгновение боковая стенка сдвинулась, из нее выпал крошечный серебряный ключик. А на самой шкатулке открылась маленькая замочная скважина.
— Ура! — вскрикнула Антонина и захлопала в ладоши.
Рик приподнялся, удивленно взглянул на нее и повел ухом, не понимая, чему она так радуется.
Антонина и сама этого не понимала.
Что изменилось в ее жизни? Все осталось, как было — ни жилья, ни работы, ни близкого друга. Но отчего-то на душе у нее стало гораздо легче, словно с нее свалилась тяжелая каменная плита. Неужели это случилось только оттого, что она сумела разгадать головоломку, над которой они бились с Павлом Арнольдовичем?
Но раз уж у нее теперь есть и ключ, и замочная скважина — нужно открыть шкатулку и увидеть, что же в ней спрятано. Наверняка это что-то ценное и интересное…
Девушка вставила крошечный ключ в скважину, осторожно повернула его и снова на мгновение замешкалась, не решаясь открыть шкатулку.
Что там спрятано? Какая-то старинная драгоценность?
Судя по весу и звуку, с которым перекатывалась эта вещь внутри шкатулки — это что-то довольно большое, не перстень и не серьги. Возможно, браслет или бриллиантовая диадема…
Перед внутренним взглядом Антонины возникла крошечная корона, усыпанная бриллиантами…
Но может, там что-то совсем другое…
Рик сидел возле нее. Ему передалось волнение хозяйки, он с интересом смотрел на шкатулку и часто дышал, поскуливая от нетерпения.
Хватит откладывать! Сейчас она увидит все своими глазами!
Девушка решительно откинула крышку шкатулки… и с трудом сдержала разочарованный вздох.
В шкатулке не было никаких драгоценностей, никаких украшений.
В ней лежал старинный компас. Он был сделан не из меди и не из дерева, а из какого-то незнакомого металла, похожего на тусклое серебро, но отливающего, в зависимости от освещения, то синими, то фиолетовыми отблесками. Буквы на нем были незнакомые, возможно, арабские или персидские, а ажурная стрелка, тоже сделанная из незнакомого сплава, металась, указывая в разные стороны.
