— Мучаетесь под грузом своих грехов?
Его пальцы сильнее сжали ее плечо, когда он разворачивал Оливию лицом к себе. Она чуть не задохнулась от возмущения и не нашлась с ответом. В солнечном свете в его темных глазах засверкали гипнотизирующие серебристые искры, от которых она была не в силах отвести взгляд.
С трудом проглотив ком в горле и проведя языком по пересохшим губам, Оливия попыталась скрыть вызванное им странное волнение дежурной репликой:
— Вы напугали меня.
— Я это понял. Нечистая совесть? — невозмутимо спросил Пьетро и добавил холодным голосом, от которого у нее начала покалывать и жечь вся кожа: — Я только что переговорил с отцом и выслушал кучу жалоб от его сиделки.
— О, ради всего святого! — Оливия побледнела. — Не вините его, во всем виновата я одна, — пробормотала она, уставившись в землю и желая провалиться на месте. — Это я предложила вывезти его на воздух. С ним все хорошо? Вы ведь не расстроили его?
Пьетро скривил рот, глядя на макушку ее опущенной головы.
— Он в порядке. Общается сейчас со своим физиотерапевтом и выглядит веселее и счастливее, чем когда-либо после известия о гибели Франко.
Ее приподнятые в испуге плечи медленно опустились. Получается, что я вовсе не подставила Никколо, иначе он не выглядел бы веселым и счастливым, подумала она. А «куча жалоб» направлена, конечно, против меня, что в конечном счете справедливо. Оливия подняла голову и, посмотрев прямо в глаза Пьетро, твердо заявила:
— Я не собираюсь извиняться за то, что вывезла вашего отца на террасу.
— Никто и не ждет от вас извинений. — Его рот дрогнул в усмешке. — Кроме, разве что, сиделки. Но ее мягко поставили на место. С сегодняшнего дня и до тех пор, пока он не встанет на ноги, отец будет получать хорошую дозу свежего воздуха и солнечного света. Каждое утро. И в вашей компании — с вами и Тедди.
Впервые Пьетро назвал ребенка по имени. До сих пор он предпочитал называть малыша только сыном Франко, как бы отрицая ее материнский статус. Не означает ли это, что Пьетро начинает признавать ненавистную мисс Добсон? Ее сердце наполнилось радостью, но, почувствовав, что краснеет, она упрекнула себя в чрезмерном эгоизме и глупости. Отведя от Пьетро взгляд, Оливия повернулась к фонтану, стараясь не думать о том, почему у нее дрожат колени, когда он смотрит на нее.
Пьетро едва удержался от желания схватить и повернуть эту женщину к себе лицом, чтобы видеть оттенки выражения ее лица, понять ускользающую от него истину. Отец считает, что она и ее сын — самое прекрасное, что приключилось в его жизни за долгое время. Объяснение лежит на поверхности: старик впервые держал в руках своего внука и неожиданно обрел на целый час свободу, да еще на свежем воздухе. В чем-то, мрачно признался себе Пьетро, здесь виноват и я. Так старался соблюдать режим, предписанный сиделкой, что, доверившись ее опыту, даже не попытался взглянуть на вещи с точки зрения инвалида.
А вот любовница Франко сумела это сделать. Пьетро вспомнил ее поведение во время первой встречи с отцом: как совершенно естественно она сломала лед, как уселась у его ног и выудила из сумочки фотографии, как болтала без умолку, будто они знакомы долгие годы.
Почему? Потому, что обладает врожденным инстинктом интриганки и способностью втереться в доверие своей жертвы? Или она на самом деле такая? Наивная дурочка с единственным желанием нравиться всем? И Пьетро произнес, пожалуй, грубее, чем хотел:
— Вы произвели хорошее впечатление на отца. Я... мы все его любим и уважаем. Поэтому, какими бы ни были ваши истинные мотивы, продолжайте в том же духе.
Оливия с трудом справилась с волнением. Вот тебе и «начинает признавать меня»! Оскорбительными словами «какими бы ни были ваши истинные мотивы» сказано все, разве не так? Он весьма далек от того, чтобы доверять пока что чужому для него человеку, не говоря о решении принять ее в члены их благородного семейства.
Пьетро заговорил снова:
— По телефону меня попросили зайти за Анной. Она предвкушает встречу с вами за вторым завтраком и с удовольствием посетит детскую, чтобы посмотреть на ребенка Франко.
Оливия почувствовала сильную тошноту. Не желала она ни завтракать с семьей Мазини, ни знакомиться с Анной, кем бы та ни была, ни терпеть еще один раунд испытующих взглядов множества враждебных глаз. И Тедди снова стал «ребенком Франко»!
Когда к ней вернулся дар речи, она обернулась и дрожащими губами сказала то, что обязана была сказать:
— Я не могу остаться здесь.
— Повторите-ка, — помолчав, приказал Пьетро холодным и резким голосом, и его лицо превратилось в зловещую маску.
Дрожа от страха, Оливия тем не менее вызывающе вздернула подбородок.
— Вы правильно меня расслышали, не сомневайтесь! Я пробуду здесь пару недель только ради вашего отца. И попытаюсь убедить его в необходимости нашего с Тедом возвращения в Англию.
Пьетро окаменел. В какую игру играет эта чертовка? Успешно обвела отца вокруг пальца и может жить здесь в роскоши, с готовыми выполнить любую ее прихоть слугами. Чего еще ей нужно?
— Я уже предупреждал вас, — резко сказал он, прищурившись, — что случится, если вы попробуете увезти ребенка. Вы здесь потому, что таково было желание моего отца. — Злые глаза буравили ее черепную коробку, словно пытались добраться до ее мозга. — Расстраивать его, травмировать больного человека я не позволю. Оказавшись здесь, здесь вы и останетесь. Если у вас есть какие-либо требования, выскажите их, но предупреждаю: я не так уж легко поддаюсь на шантаж.
У Оливии от огорчения защемило сердце. Неужели этот жестокий тип считает, что она потребует компенсацию за согласие остаться? Она издала негромкий стон и жалобно прошептала:
— Я и не думаю никого шантажировать! Вы постарайтесь понять, что все это — ужасная ошибка! Мое пребывание здесь, должно быть, очень не по душе вашей семье. Они оплакивают Франко, и я не желаю добавлять им страданий. Подумайте только, каково бедной вдове ежедневно видеть меня и его сына! — Слезы заполнили ее глаза, и силуэт Пьетро как-то смазался. Сознавая тщетность своих усилий скрыть переполнявшее ее душевное смятение, она все же продолжила: — Синьор Никколо считает, что Франко любил меня и женился бы на мне после... после развода с Софией. Но разве я могу сказать ему правду? Лучше оставить его во власти этих утешительных иллюзий, не правда ли? Что же касается всех вас, с презрением относящихся ко мне и полагающих, будто я жажду что-то заполучить от семьи Мазини, так вот, я хочу успокоить ваши смятенные души: мне ничего не нужно. К тому же думаю, что даже ваши сердца обливаются кровью в связи с гибелью Франко. Тогда зачем я здесь — причинять вам еще большие страдания? Такое положение нетерпимо для всех.
Оливия попыталась смахнуть дрожащими пальцами эти подлые, выдающие ее слезы, сердясь на себя и жалея, что не может держать под контролем свои эмоции. Или — еще лучше — не иметь их вовсе! Ее влажные глаза встретились с блестящими зрачками Пьетро. Пусть он делает какие угодно выводы из сказанного ею, пусть спорит до посинения, пусть угрожает — она не передумает!
