– Девушка с огнестрельным ранением спины? Да-да, конечно, помню. Идет операция.
– Все же позвоните в хирургию, – проявил настойчивость Егоров.
Майор посмотрел на него, вздохнул и взялся за телефонную трубку.
Егоров очень боялся услышать страшное и облегченно выдохнул, когда майор сказал:
– Операция только что закончилась. Состояние стабильное.
Стабильное – это значит будет жить. Егоров устало опустился на стул. Будет жить! И все же.
– Как она?!
Но дежурный уже повесил трубку.
– Это вам только хирург скажет.
Егоров пружинисто поднялся со стула.
– Где его найти?
– Эй-эй! – Майор вскочил следом за ним, хотя и не так резво. – В хирургию посторонним нельзя. Да и не пропустят вас в таком виде. – Но, взглянув в глаза Егорову, сжалился. – Вот, накиньте на плечи. – Он протянул белый медицинский халат. – И наденьте в коридоре бахилы. Хирургический блок по переходу прямо и направо.
– Спасибо.
Егоров выбежал в коридор, где в замеченных им ранее пластиковых контейнерах лежали чистые и грязные бахилы.
Оперировавший Анну хирург, скорее всего, тоже был военным, но, так как он был одет в специальную медицинскую униформу, определить его воинское звание не представлялось возможным.
– Что я вам могу сказать, – задумчиво начал он, повернувшись к окну своего кабинета. – Операция прошла успешно. Пулю мы вынули… Хотите взглянуть?
– Не сейчас, – остановил Егоров внезапно оживившегося хирурга, который уже потянулся к ящику своего стола. – Скажите, как раненая? Как ее самочувствие?
– Состояние стабильное. Организм молодой, крепкий. Так что жить будет.
Несмотря на позитивный смысл фраз, Егоров почувствовал, как у него по коже пробежал озноб.
– Доктор, что с ней? Говорите прямо.
Хирург секунду помолчал, потом поднял на него глаза, впервые за все время разговора.
– Скажите, она вам кто: коллега, подчиненная или…
– Доктор, я ее люблю! Этого довольно?!
– Да, красивая девочка, – заметил хирург. И от того, как он это сказал, у Егорова сжалось сердце. – Пуля задела позвоночник. У нее поврежден центральный нерв.
– И-и… – Егоров почувствовал, что ему трудно говорить. – Что это значит?
– Паралич нижней части тела: ног, таза.
Егоров зажмурился. Ударом молота обрушился на него страшный приговор. Паралич!
– И что, ничего нельзя сделать?
Хирург развел руками.
– Как говорится, медицина в таких случаях бессильна. А мы, к сожалению, не боги.
– Можно ее увидеть?
Если бы врач сейчас отказал, Егоров не стал бы с ним спорить. Как взглянуть в глаза Анне, он совершенно не представлял. Но хирург неожиданно кивнул:
– Пойдемте. Но предупреждаю: она еще под наркозом.
Проведя Егорова по чистому и светлому, но какому-то холодному коридору, он остановился возле одной из больничных палат и осторожно приоткрыл дверь. За дверью, на анатомической кровати, укрытая до подбородка чистой крахмальной простыней, лежала Анна. Она лежала с закрытыми глазами, чуть-чуть разомкнув губы, что придавало ее чистому и бледному лицу совсем юное, даже детское выражение. Егоров мысленно готовился увидеть на лице Анны боль, отчаяние, невыносимое страдание, но ничего этого не было. Напротив, она спала удивительно спокойным сном. Спала, еще не зная, какой жестокий удар нанесла ей судьба. И от этого смотреть на нее было еще больнее.
Егоров мягко прикрыл дверь и повернулся к хирургу:
– Когда она… проснется?
Тот пожал плечами:
– Часа через два, не раньше. Будете ждать?
– …Не знаю, – с трудом выдавил Егоров.
Он действительно не знал, хватит ли у него на это сил.
* * *
Оторвав от грозди очередную спелую ягоду, Анна прокусила зубами тонкую кожицу и с удовольствием слизнула брызнувший в рот сок.
– У-у! Обожаю виноград! Помню, еще в детстве – приеду от бабушки… у нее под Воронежем большой сад: яблони, вишни. За лето налопаюсь до отвала, а вернусь домой и начинаю у мамы виноград просить. Больше всего любила «дамские пальчики». Правда-правда! – Анна улыбнулась Егорову, который сегодня принес именно этот виноград.
После того как ее перевели из реанимации в отдельную палату, Егоров приходил каждый день и всякий раз что-нибудь приносил: бананы, киви, яблоки. Один раз принес гранат, такой сочный, что пока они вдвоем его чистили, забрызгали соком не только пол, но и наволочку, и все больничные простыни. И вот сегодня виноград, хотя после его вчерашнего посещения еще остался почти целый килограмм яблок – вон, так и лежат на тумбочке. Конечно, это было никак не связано одно с другим, но Анне хотелось верить, что она так быстро идет на поправку именно благодаря ежедневным визитам Егорова. Она уже научилась брать с тумбочки стакан или кружку, ловко управлялась с тарелкой и ложкой, когда медсестры приносили в палату еду. Правда, самостоятельно сменить больничное судно пока еще не могла и очень этого стеснялась. Даже попросила Павла Александровича – хирурга, который делал операцию, вставить ей катетер, но он презрительно отмахнулся, да еще строго сказал: «Еще чего! Ишь, чего выдумала!» Поэтому оставалось только ждать, когда полученная рана полностью заживет и отнявшиеся ноги вновь придут в норму. Но Анна знала, что на ней все заживает, как на собаке, и не очень переживала из-за своей временной неподвижности. Она радовалась тому, что осталась жива, что за окном светит солнце, что больничный персонал, видимо, после общения с Егоровым, относится к ней очень уважительно, что сам Егоров сейчас сидит рядом, что завтра он придет снова и опять будет рассказывать о всякой милой ерунде или молча смотреть на нее, держа за руку.
Судя по всему, в эти дни у Егорова было очень много работы. Он выглядел усталым, хотя всячески старался от нее это скрывать. Вот и сейчас, когда она потянулась за виноградом, устало вздохнул.
– Что-то вы неважно выглядите, Андрей Геннадьевич, – съязвила Анна. – Смотрите, расскажу Павлу Александровичу. Он вас быстро рядом положит на соседнюю койку. – И сама прыснула от этой мысли.
– Не положит, – улыбнулся Егоров, но как-то невесело. – Я ведь не его пациент.
– Подумаешь! А вот попрошу, и положит. Я у него в авторитете.
Анна вскинула голову, чтобы Егоров мог полюбоваться ею. Бледность, которая сохранялась у нее в первые дни после операции, уже прошла, и сейчас лицо имело вполне здоровый, даже, можно сказать, цветущий вид.
– Слушайте! Я ведь вчера родителям звонила! – внезапно вспомнила Анна. – В первые дни боялась, а вчера набралась смелости и позвонила. Думала, как им рассказать, что со мной случилось, а они, оказывается, уже все знали. Им наши кадровики сообщили, что я в госпитале. Мама, конечно, навыдумывала себе бог знает что, расплакалась в трубку, пришлось успокаивать. А отец ничего, держался. Они завтра приезжают. Я просила, чтобы не приезжали, пока я снова не научусь ходить. Не хочу, чтобы смотрели на меня как на инвалида. Но разве их переубедишь.
