— Ты, конечно, знаешь, что это за порода сокола… или ястреба.
Коннор снял со сковороды бекон и повернулся к телефону.
— Это пустынный канюк — мы таких используем в наших прогулках с туристами. Этого зовут Мерлин, он принадлежит Фину. Отличная птица, надо сказать. Фин — это Финбар Бэрк. Кстати, держит конюшню на пару с Бойлом. И он же основал здесь, в Эшфорде, школу соколиной охоты. У Фина много чего есть, и тут, и там.
— Мне с ним тоже предстоит собеседование? Насчет работы?
— Да он, мне кажется, охотно предоставит это Бойлу. Мне в кофе побольше сливок и два куска сахара, пожалуйста.
— Ты пьешь, как я.
— Зато Брэнна предпочитает сливок одну каплю. Ты ей тоже завари, она уже спускается и сразу же начнет требовать кофе.
— Спускается? А откуда ты… Ой.
Он лишь улыбнулся.
— Пока не выпьет кофе, она распространяет вокруг себя свирепые утренние вибрации, а сегодня для нее вообще слишком рано, так что может и укусить.
Айона схватила еще одну чашку и торопливо наполнила ее кофе. Она как раз размешивала означенную каплю сливок, когда вошла Брэнна. Ее темные волосы спускались почти до пояса, глаза были сонные и сердитые.
Она взяла из рук Айоны свою порцию и сделала два больших глотка, следя за гостьей поверх чашки.
— Ладно. Что случилось-то?
— Послушай, не набрасывайся на нее, — вступился Коннор. — Ей досталось. Пусть сперва подкрепится.
— Сомневаюсь, чтобы она заявилась сюда в такую рань ради завтрака. Коннор, ты, как всегда, передержишь яйца.
— А вот и нет. Отрежь себе пока хлеба для тостов, а она устроится поудобнее и все нам расскажет.
— Между прочим, «она» стоит здесь, — напомнила Айона.
— К тому же в половине седьмого утра, — проворчала Брэнна, но все же взяла хлебный нож и сняла кусок полотна, закрывавший буханку хлеба на доске.
— Мне очень жаль, но…
— Каждая вторая фраза у нее начинается с этих слов. — Брэнна нарезала хлеб и сунула пару ломтей в тостер.
— Господи, да допей ты скорее кофе, пока своим настроением не испортила мне аппетит. Не достанешь тарелки, Айона? Вот молодец. — Его тон сменился с резкого на ласковый. Сестрица же облокотилась на стол и с мрачным видом глоток за глотком отпивала из чашки.
Айона молча поставила на стол тарелки, по подсказке Коннора нашла столовые приборы и накрыла на стол.
Она сидела с двоюродными братом и сестрой, смотрела на блюдо с жареным беконом и яйцами, на тарелку с хрустящим хлебом и слушала их беззлобную перебранку по поводу пережаренных яиц, насчет того, чья очередь идти на рынок и почему белье из стирки не сложено как полагается.
— Из-за того, что я так бесцеремонно заявилась, вы теперь ссоритесь, но я…
— Ничего мы не ссоримся! — Коннор подцепил вилкой кусок яичницы. — Мы разве ссоримся, Брэнна?
— Нет. Мы общаемся. — Она рассмеялась, тряхнула роскошной гривой и впилась зубами в тост. — Если бы мы ссорились, сгорели бы не только эти яйца.
— Они не сгорели, — проворчал Коннор. — Они пожарены… вкрутую.
— Они отлично пожарены.
Брэнна закатила глаза.
— Можешь не сомневаться, в отеле тебя покормили бы лучше. Там отличный шеф-повар.
— О еде я сегодня думала мало. Я не могу просто читать книги и двигаться вслепую… Я не пойму, что мне делать, пока не буду знать.
— Ну вот, теперь она, кажется, подкрепилась, как ты выражаешься, — обернулась Брэнна к Коннору. — Итак, что стряслось?
— Мне приснился сон, который был не сон.
И Айона рассказала им все, что помнила, не упустив ни одной самой мелкой детали, как можно более подробно и точно.
— Дай-ка руку, — перебила ее Брэнна. — Ту, из которой шла кровь.
Брэнна крепко держала руку Айоны, ведя пальцами по тыльной стороне. Кожа на руке лопнула, показалась кровь.
— Стой спокойно! — прикрикнула Брэнна, когда Айона ахнула и попыталась отнять руку. — Сейчас это всего лишь воспоминание. Боли нет. Это как отражение в зеркале того, что было.
— Все было по-настоящему. Было больно, горячо. И на простынке осталась кровь.
— Значит, так и есть, это было в реальности. А сейчас это только отражение. — Она еще раз провела пальцами по руке Айоны, и рана исчезла.
— Я была беременна. То есть… она была беременна. Во сне. Или в этом видении. Он об этом не знал. Он этого не видел или не мог чувствовать — не поняла. — В волнении Айона обеими руками пригладила волосы. — Брэнна, мне надо знать. Ты сказала, мне надо хорошенько подумать, но как я могу думать, когда я так мало знаю?
— Близко же он подобрался… — проговорила Брэнна. Коннор кивнул. — А ты более открытая, чем я думала. Я тебе кое-что дам, чтобы отсеивать нежелательные сны, это поможет тебе держаться чуть отстраненно. Мы с Коннором будем тебя направлять — насколько у нас хватит сил и возможностей. Но мы не можем тебе сказать того, чего и сами не знаем. Если Тейган одна вернулась в хижину, в лес, если на нее напали, скорее, это ты можешь нам что-то поведать.
— Мы с Брэнной знаем отдельные фрагменты, а ты теперь будешь знать больше. Мы оба тоже возвращались в прошлое, у нас тоже бывали видения — мы знаем, каково тебе сейчас.
— Но нас было только двое, — добавила Брэнна. — Теперь — трое.
— С тобой он держался наглее, потому что ты более уязвима. Но такого больше не будет, — пообещал Коннор.
Как ни нелепо это звучало, но ей пришлось произнести вслух то, что не давало ей покоя и бередило мысли:
— А он может меня убить? Если во сне я опять окажусь в прошлом — он меня не убьет?
— Он может попытаться. И скорее всего, так и будет. — На нелепый вопрос Брэнна ответила откровенно и просто. — Но ты его остановишь.
— Каким образом?
— Напряжением воли. Дарованной тебе силой. Амулетом, который ты носишь и никогда не должна снимать. И еще тем, что я дам тебе.
Брэнна перестала ковырять вилкой в тарелке и взялась за кофе. И снова поверх кружки следила за Айоной.
— Главное — пойми: если останешься, если решишься быть заодно с нами, быть тем, кто ты есть, он неизбежно явится за тобой. Ты должна остаться, отдавая себе в этом отчет, по своей воле — или уехать и жить своей жизнью.
Все это было слишком неправдоподобно. И все же… Она же жила в том сне! Она же чувствовала боль!
И чувствовала зов своего естества, того, что жило в ней всегда.
Мосты сожжены, напомнила себе Айона, но ради наведения новых. И куда бы они ни вели, они уже приблизили ее к обретению себя намного заметнее, чем все мосты ее прошлой жизни.
