– Вам не нравится пища, – спросила она немного раздраженно.
– О, нет, – уверила ее Элейн, – мне очень нравится.
Тем не менее, официантка выглядела обиженной.
– Будьте любезны, принесите еще чаю, – сказала Элейн.
Она отодвинула тарелку, чтобы официантка ее забрала. Вид пищи, застывшей на безыскусной тарелке, не привлекал ее. Она ненавидела эту свою непрошенную чувствительность: это абсурд, что тарелка с недоеденными яйцами вызывает отвращение, но она ничего не могла с собой поделать. Всюду она находила отголоски своих собственных бедствий. В смертях, во внезапных морозах после мягкого ноября, в луковицах растений на своем подоконнике, в воспоминании о дикой собаке, застреленной в Эппинг-Форесте, о которой она прочитала утром.
Официантка принесла горячего чаю, но так и не забрала тарелку. Элейн ее окликнула; та, нехотя, подчинилась.
Кроме Элейн посетителей больше не осталось, и официантка деловито собирала обеденные меню и готовила столы к вечеру. Элейн сидела и задумчиво смотрела в окно. Пелена зеленовато-серого дыма в считанные минуты заволокла улицу, затмив солнечный свет.
– Опять жгут, – проворчала официантка. – Этот проклятый запах проникает повсюду.
– Что там жгут?
– Там какой-то общественный центр. Они его сносят, и строят новый. Бочка без дна для денежек налогоплательщиков.
Дым и вправду уже проникал в ресторан. Элейн он не показался неприятным: это было сладко-благоухающее напоминание об осени, ее любимом времени года. Заинтересовавшись, она допила чай, расплатилась, и решила побродить и посмотреть, откуда берется дым. Ей не пришлось идти далеко. В конце улицы она нашла небольшой сквер – в нем и располагалось здание. Впрочем, ее ждала одна неожиданность. То, что официантка назвала общественным центром, оказалось на самом деле церковью или, точнее, когда-то ею было. Свинец и шифер уже были содраны с крыши, оголяя небу торчащие брусья, окна без стекол зияли пустотой, дерн исчез с лужайки возле здания, и два дерева там были срублены. Это их погребальный костер производил тот мучительно-сладкий запах.
Вряд ли это здание было красивым, но даже по его остаткам можно было догадаться, что оно обладало какой-то притягательной силой. Его обветренные камни не вписывались в окружающий кирпич и бетон, но участь осажденного (рабочие рвались в бой; бульдозер наготове, жадный до камней) придавала ему некое очарование.
Кое-кто из рабочих заметил, как она стояла и смотрела на них, но не попытался удержать, когда она прошла через сквер к главному входу в церковь и заглянула внутрь. Интерьер, лишенный декоративной кладки, кафедры, скамей, купели и прочего, был просто каменным помещением, не создающим никакой атмосферы и не вызывающим эмоций. Впрочем, кто-то все же нашел там нечто интересное. В дальнем углу церкви спиной к Элейн стоял человек и пристально разглядывал землю. Заслышав шаги, он виновато обернулся.
– О, – сказал он, – я зашел только на минутку.
– Ничего страшного, – ответила Элейн. – Похоже, мы оба вторглись в чужие владения.
Мужчина кивнул. Он был одет скромно – даже невзрачно, – выделялся только его зеленый галстук-бабочка. Черты его лица, несмотря на своеобразный стиль одежды и седые волосы, были на удивление невозмутимыми, как будто ни улыбка, ни хмурые морщины никогда не нарушали их совершенного спокойствия.
– Довольно грустная картина, не так ли? – сказал он.
– Вы бывали раньше в этой церкви?
– Приходилось как-то, – ответил он, – но она никогда не была популярна.
– Как она называется?
– Церковь Всех Святых. Скорее всего, была построена в конце семнадцатого века. Вы интересуетесь церквями?
– Не очень. Просто я увидела дым и...
– Сцена разрушения всем нравится, – сказал он.
– Да, – отозвалась она, – наверное, вы правы.
– Все равно что наблюдать за похоронной процессией. Только не своей, верно?
Она что-то пробормотала в ответ, но мысли ее были уже далеко. Опять клиника. Опять боль и заживление. Опять ее жизнь, спасенная лишь ценой другой, несостоявшейся жизни. Только не своей.
– Меня зовут Каванаг, – он шагнул к ней и протянул руку.
– Рада познакомиться, – ответила она. – Я Элейн Райдер.
– Элейн, – сказал он, – замечательно.
– Вы, очевидно, пришли взглянуть в последний раз на это место, прежде чем оно навсегда исчезнет?
– Да, вы правы. Я тут разглядывал надписи на каменных плитах, на полу. Некоторые из них весьма красноречивы. – Он смел ногой строительный мусор с одной из плиток. – Жаль, если все это пропадет. Уверен, что они просто раздробят эти камни, когда начнут вскрывать пол...
Она взглянула под ноги на плитки, разбросанные тут и там. Не все были надписаны, на многих из них просто имена и даты. Но были и надписи. Одна, слева от того места, где стоял Каванаг, содержала почти стертый рельеф, изображающий перекрещенные наподобие барабанных палочек берцовые кости, и краткую фразу: искупи время.
– Должно быть, в свое время там устроили потайной склеп, – сказал Каванаг.
– Да, понимаю. А это люди, которые были там погребены.
– Ну, что ж, я тоже не вижу другой причины для этих надписей. Я вот хотел попросить рабочих... – он помолчал, раздумывая. – Боюсь показаться вам не вполне нормальным...
– О чем вы?
– В общем, просто хотел попросить рабочих не разрушать эти занятные камни.
– Думаю, это совершенно нормально, – сказала Элейн. – Они очень красивы.
Он заметно воодушевился ее ответом.
– Пожалуй, прямо сейчас пойду и поговорю с ними. Я ненадолго, вы меня извините?
Оставив ее стоять в центральном нефе как брошенную невесту, он вышел потолковать с одним из рабочих. Она медленно пошла к тому месту, где раньше был алтарь, читая по пути имена. Кому теперь дело до тех людей, что лежат здесь? Они умерли двести лет назад, их ждала не любовь потомков, но забвение. И тут неосознанные надежды на жизнь после смерти, которые она хранила все тридцать четыре года, улетучились, ее больше не отягощали призрачные видения загробной жизни. Однажды, может быть, сегодня, она умрет, как умерли все эти люди, и это не станет событием. Зачем к чему-то стремиться, на что-то надеяться, о чем-то мечтать. Она думала обо всем этом, стоя в круге мутного солнечного света, и была почти счастлива.
Переговорив с бригадиром, вернулся Каванаг.
– Так и есть, там находится склеп, – сказал он. – Но его еще не вскрывали.
– О-о...
Они все еще там, под ногами, подумала она. Прах и кости.
