— Пусти меня... Пусти... — Лью все еще кричал, но сил для борьбы уже не было. Его лицо исказила гримаса отчаяния, широко раскрытые глаза с беспомощным укором уставились на Рэдмена. Он выглядел моложе своих шестнадцати лет — почти ребенок. Вчерашние синяки и ссадины были смазаны йодом, на переносице белел плохо приклеенный пластырь, но лицо было совсем как у девочки. Как у невинной девочки. И с такими же невинными глазами.
Показалась Ловерхол — слишком поздно, чтобы найти себе применение в этой сцене.
— Что здесь происходит?
Надзиратель шумно, всей грудью вобрал воздух. Погоня сбила его дыхание и отняла воинственный дух.
— Он заперся в туалетной комнате. Пытался сбежать через окно.
— Почему?
Вопрос относился ко взрослому, не к ребенку. Надзиратель сконфузился. И смущенно пожал плечами.
— Почему? — Рэдмен обратился к Лью.
Тот смерил его таким взглядом, будто впервые столкнулся с необходимостью отвечать на чьи-либо расспросы.
— Ты — свинья? — шмыгнув носом, внезапно проговорил он.
— Свинья?
— Он хотел сказать — полицейский, — недовольно произнес один из мальчиков. Это разъяснение было сделано таким тоном, каким обычно обращаются к слабоумным.
— Спасибо, парень. Я знаю, что он хотел сказать, — проговорил Рэдмен, не сводивший глаз с Лью. — Я очень хорошо знаю, что он хотел сказать.
— Неужели?
— Не зарывайся, Лью, — подала голос Ловерхол, — у тебя и так достаточно неприятностей.
— Хорошо, сынок. Я — свинья.
Противоборство взглядов вступило в решающую фазу — поединок должен был чем-то закончиться.
— Вы ничего не знаете, — сказал Лью. В его реплике не было никакой озлобленности. Он просто высказал свою версию истины, его глаза смотрели не мигая.
— Ладно, Лью, пока хватит. — Надзиратель попытался увести подростка за собой; из-за пояса пижамы вылезла складка бледно-молочной кожи.
— Пусть он договорит, — сказал Рэдмен. — Чего я не знаю?
— Свою интерпретацию случившегося он сможет изложить директору, — произнесла Ловерхол прежде, чем успел ответить Лью. — Вас это не касается.
Нет, это его очень даже касалось. Он почти непосредственно ощущал на себе взгляд Лью, отчаянный, затравленный, умолявший о защите и спасении.
— Пусть он скажет, — повторил Рэдмен, властностью голоса отменяя распоряжение Ловерхол.
Надзиратель немного ослабил свое объятие.
— Лью, почему ты пытался убежать?
— Потому, что он вернулся.
— Кто вернулся? Имя, Лью! О ком ты говоришь?
Несколько секунд Рэдмену казалось, что мальчик пробовал пересилить себя; затем встряхнул головой, разорвав незримую связь между ним и взрослым. Точно мысленно перенесся куда-то и затерялся там, на него напало какое-то оцепенение.
— Не бойся, тебе ничего не будет.
Лью нахмурился и принялся смотреть себе под ноги.
— Я хочу вернуться в постель. Сейчас мне хочется спать, — тихо сказал он.
— Тебе не сделают ничего плохого, Лью. Я обещаю.
Это обещание не произвело немедленного эффекта, даже наоборот. Лью еще больше замкнулся в себе. Тем не менее, оно было обещанием, и Рэдмен надеялся, что позже Лью мог бы оценить его. Сейчас подросток выглядел изможденным усилиями, которые потратил на неудачное бегство, на попытку скрыться от погони и на битву взглядов. Его лицо побледнело. Он безропотно позволил надзирателю повернуть себя и повести за собой. Прежде чем исчезнуть за углом, он, казалось, внезапно передумал; попробовал высвободиться — не смог, но успел оглянуться на своего недавнего визави.
— Хенесси, — сказал он, в последний раз обменявшись взглядом с Рэдменом. Произнесенное слово тоже было последним. Он пропал из виду раньше, чем смог что-нибудь добавить.
— Хенесси? — недоумевая, произнес Рэдмен. — Кто такой Хенесси?
Ловерхол достала сигарету и закурила. У нее дрожали руки. Вчера он этого не заметил, но сейчас не удивился. Он еще не встречал такого блюстителя нравов, у которого не было бы своих личных проблем.
— Мальчик врет, — сказала она. — Хенесси у нас нет.
Короткая пауза. Рэдмен не торопил ее — любые расспросы сейчас были преждевременны.
— Лью довольно умен, — продолжала она, поднеся сигарету к своим бесцветным губам. — Он всегда знает, где можно найти слабое место.
— Мм?
— Вы здесь новый человек, и он хочет создать у вас впечатление, будто у нас есть какая-то тайна.
— Значит, это не тайна?
— Хенесси? — фыркнула она. — Господи, конечно, нет. Он сбежал от нас в начале мая... (Она против воли замешкалась). Между ним и Лью что-то было. Мы так и не выяснили, что именно. Может быть, наркотики. Может быть, токсикомания или взаимная мастурбация — одному Богу известно.
Она и в самом деле не испытывала удовольствия от этого разговора. Ее лицо выражало отвращение.
— Как Хенесси удалось сбежать отсюда?
— Мы до сих пор не знаем, — сказала она. — Однажды его просто не оказалось на утренней поверке. Были осмотрены все помещения и лазейки. Но он исчез. Бесследно исчез.
— А может он вернуться?
Снисходительная улыбка.
— Боже! Конечно, нет. Он ненавидел это место. Да и как он смог бы пробраться сюда?
— Выбрался же он наружу.
Ловерхол задумчиво стряхнула пепел и вздохнула.
— Он не был особенно отважен, но сообразительности у него хватало. В общем-то я не удивилась, когда он пропал. За несколько недель до своего исчезновения он полностью ушел в себя. Я не могла добиться от него ни слова, хотя до тех пор он был довольно общителен.
— А Лью?
— Был у него под пятой. Такое случается. Младшие мальчики нередко пресмыкаются перед старшими, более опытными и более яркими личностями. И у Лью несчастное семейное прошлое.
Рэдмен подумал, что ситуация была изображена весьма доходчиво. Настолько доходчиво, что он не поверил ни единому слову. Нарисованные детали не были картинами на какой-нибудь выставке: педантично пронумерованными и расположенными в порядке возрастания важности, от именуемой «Сообразительный» до «Впечатляющий». Они скорее напоминали каракули — грязные настенные росписи с подтеками краски, непредсказуемые и хаотичные.
А маленький мальчик Лью? Он был как картинка на воде.
* * *
Занятия начались на следующий день. Солнце палило так, что к одиннадцати часам мастерская превратилась в раскаленную жаровню. Тем не менее, подростки быстро и охотно усваивали все, что объяснял им Рэдмен. Они признали в нем человека, которого могли уважать, не утруждаясь особой любовью или привязанностью. И не ожидая от него излишне дружелюбных чувств, они не удостаивались их. Это было чем-то вроде взаимного соглашения.
