Почти до слез расстроенная, она стояла среди раскуроченных мусорных мешков и чувствовала, как накатывает волна презрения к собственной глупости. Она чужая здесь, ведь так? Сколько раз она критиковала других за самонадеянность: они утверждали, что понимают людей, которых разглядывали только издалека. И вот теперь она совершила тот же самый проступок, пришла сюда со своим фотоаппаратом и своими вопросами, используя жизнь и смерть этих людей как материал для разговора на вечеринке. Она не винила Анни-Мари за то, что женщина отвернулась от нее, заслуживала ли она лучшего?
Усталая и продрогшая, она решила – настал момент признать правоту Парселла. Все рассказанное ей быловыдумкой. Ее разыграли, чувствуя, что она не прочь послушать о каких-нибудь ужасах. И она, словно круглая дура, верит разным нелепостям. Пора заканчивать со своей доверчивостью и отправляться домой.
Однако одну вещь необходимо сделать до того, как она вернется к машине: в последний раз она хотела взглянуть на изображение головы. Не как ученый смотрит на объект исследования, а как смотрит обычный человек, чтобы почувствовать прилив нервного возбуждения. Но добравшись до №14, она испытала последнее и самое сокрушительное разочарование. Дом был заколочен добросовестными рабочими Городского совета. Дверь закрыта, фасадное окно забито опять.
Но она решила так легко не сдаваться. Она обошла задворки Баттс Корта и путем несложных арифметических вычислений определила №14. Ворота были изнутри заклинены, приложив силу, она надавила, и створки распахнулись. Груда мусора – сгнившие ковры, ящик с журналами, мокрыми от дождя, осыпавшаяся рождественская елка – все это мешало воротам открываться.
Она пересекла двор, подошла к заколоченному окну и заглянула в щель между досок. Внутри было еще темнее, чем снаружи, и картину, нарисованную на стене спальни трудно было разглядеть. Элен прижалась лицом к доскам, страстно желая в последний раз взглянуть на изображение.
Тень двинулась через комнату, мгновенно перекрыв ей обзор. Элен отшатнулась от окна, испуганная, не уверенная, правда ли она что-то видела. Может, просто ее собственная тень упала на окно? Но она не двигалась, а там было движение.
Она опять, более осторожно, подошла к окну. Воздух дрожал, она слышала откуда-то тихое повизгивание, хотя и не знала, откуда это доносится, изнутри или снаружи. Снова она приблизила лицо к необструганным доскам и внезапно что-то прыгнуло на окно. Теперь она вскрикнула. Изнутри раздавался царапающий звук, словно скребли ногтями по дереву.
Собака! И большая, если прыгает так высоко.
– Дура, – произнесла Элен, обращаясь к себе самой. Неожиданно она вспотела.
Царапанье прекратилось так же быстро, как и началось, но она не могла заставить себя вернуться к окну. Очевидно, рабочие, заколачивавшие дом, не потрудились осмотреть его и по ошибке заперли там животное. Оно проголодалось, Элен слышала, как оно пускает слюну, и была рада, что не попыталась войти. Собака, голодная, может, даже взбесившаяся, в зловонной темноте могла вцепиться ей в горло.
Элен посмотрела на заколоченное окно. Щели между досками были едва ли в полдюйма шириной, но она чувствовала, что животное встало на задние лапы с другой стороны, следя за нею сквозь щель. Теперь, когда ее дыхание стало ровным, она слышала чужое разгоряченное дыхание; она слышала, как когти скребут подоконник.
– Проклятая тварь... – сказала она. – Черт с тобой, оставайся там.
Она попятилась к воротам. Мириады мокриц и пауков, спугнутые со своих мест перемещением ковров у ворот, суетились под ногами и отыскивали для нового дома местечко потемнее.
Элен затворила за собой ворота. Проходя вдоль фасадной стороны квартала, она услышала рев сирен; отвратительный двойной, то возвышающийся, то опадающий звук, от которого шевелились волосы на затылке. Сирены приближались. Она прибавила ходу и попала в Баттс Корт как раз тогда, когда несколько полисменов шагали по траве, обогнув костер, а скорая помощь, въехав на тротуар, покатила в конец двора.
Люди появлялись из дверей и стояли на балконах, глядя вниз. Другие, не скрывая любопытства, спешили присоединиться к столпившимся во дворе. Элен показалось, что сердце у нее оборвалось, когда она поняла, гденаходится центр внимания: у порога дома Анни-Мари. Полиция расчищала путь сквозь толпу для работников скорой помощи. Вторая полицейская машина последовала по тротуару в том же направлении, что и скорая помощь, из машины вылезли два полицейских в гражданской одежде.
Она подошла к столпившимся. Зрители, обмениваясь короткими репликами, говорили тихими голосами; несколько женщин постарше плакали. Она попыталась взглянуть поверх голов, но ничего не увидела. Повернувшись к бородатому мужчине, на плечах у которого сидел ребенок, она спросила, что происходит. Тот не знал. Говорят, кто-то умер, но он не уверен.
– Анни-Мари? – спросила она.
Женщина впереди нее обернулась и сказала:
– Вы ее знаете?, – в голосе ее слышалось чуть ли не благоговение.
– Чуть-чуть, – нерешительно ответила Элен. – Вы не скажете, что случилось?
Женщина инстинктивно прикрыла рот рукой, словно для того, чтобы не дать вырваться словам. Это не помогло.
– Ребенок, – сказала она.
– Керри?
– Кто-то забрался в дом с черного хода и перерезал ему горло.
Элен почувствовала, что опять вспотела. Перед ее внутренним взором возникла картинка: газета во дворе Анни-Мари взмыла и опустилась.
– Нет, – прошептала она.
– Точно.
Она смотрела на стоящую перед ней вестницу судьбы, а губы сами говорили: «Нет». В это невозможно было поверить, и все-таки никакие самоуговоры не спасали от крепнущего осознания ужасного.
Она повернулась к женщине спиной и заковыляла прочь. Она знала: тут не на что смотреть, да если бы и было, она не желала видеть. Эти люди, все возникавшие на порогах домов, по мере того как расходились слухи, демонстрировали любопытство, рождавшее в ней отвращение. Она была не из них, и никогда не будет.Она хотела колотить по этим разгоряченным лицам, чтобы привести людей в чувство, хотела крикнуть: «Вы собрались поглазеть на боль и горе. Зачем? Почему?» Но у нее не осталось на это мужества. Отвращение лишило ее всех сил, кроме силы на то, чтобы уйти прочь, оставив развлекающуюся толпу.
* * *
Тревор вернулся домой. Он и не пытался объяснить свое отсутствие, а ждал, пока она сама начнет его допрашивать. Увидев, что она и не собирается этого делать, он напустил на себя легкое добродушие, что было еще хуже, чем выжидающее молчание. Элен смутно понимала, что отсутствие интереса с ее стороны, возможно, больше обескуражило его, чем ожидаемый спектакль. Но ее это не волновало.
Она настроила радиоприемник на местное вещание и слушала новости. Сказанное женщиной в толпе подтвердилось. Керри Латимер был мертв. Неизвестный или неизвестные проникли в дом через заднюю дверь и убили ребенка, который играл в кухне на полу. Полицейский чин, ведающий связями с общественностью, нес обычные пошлости, называя смерть Керри «неописуемым преступлением», а злодея «опасной и глубоко ненормальной личностью». Один раз риторика даже выглядела уместной, и голос мужчины явно дрогнул, когда он говорил о сцене, представшей глазам полицейских в кухне Анни-Мари.
