Теряясь от безнадежности, он отправился к врачу, где просидел в ожидании приема три с половиной часа, окруженный такими же покалеченными беднягами.
Врач был не очень-то любезен, сказав, что швы накладывать уже поздно. Рана, безусловно, затянется, но шрама уже не избежать. Медсестра поинтересовалась, почему он не пришел, как только это произошло. Какое ей, собственно, до этого дело! Неискреннее сочувствие только раздражало его.
Свернув на свою улицу, он увидел полицейские машины, соседей, обменивающихся сплетнями. Слишком поздно. Они уже добрались до его одежды, его расчесок, его писем и будут теперь рыться в них, как обезьяны в собственной шерсти. Он знал, как бесстыжи бывают эти подлецы, когда им надо чего-нибудь добиться, как жестоко они способны унизить человеческое достоинство. Высосать всю кровь и убить без выстрела. Превратить тебя в живой труп.
Ничего нельзя уже было остановить. Они уже лапали его жизнь своими липкими руками, возможно прикидывая в уме, стоило ли заплатить за такого красавчика в одну из своих грязных ночей.
Пусть. Пусть будет так. Он теперь вне закона, потому что закон защищает собственность, а у него ее нет. Ему негде больше жить, у него ничего не осталось. Самое удивительное – он даже не чувствовал страха.
Он повернулся спиной к дому, в котором прожил четыре года, и почувствовал какое-то необъяснимое облегчение оттого, что прошлое теперь было потеряно для него навсегда.
Два часа спустя, уже далеко, он решил осмотреть содержимое своих карманов. Кредитная карточка, почти сто фунтов наличностью, несколько фотографий – родители, сестры, он сам, – а также часы, кольцо и золотая цепочка. Карточкой пользоваться было небезопасно. Банк, разумеется, уже оповещен. Лучшее, что можно было придумать – продать кольцо с цепочкой и рвануть на север. У него были неплохие друзья в Абердине, которые смогут его на некоторое время приютить.
Но сначала – Рейнольдс.
* * *
Гейвину потребовался час, чтобы найти дом, в котором жил Кеннет Рейнольдс. Он не ел уже почти сутки, и желудок все настойчивее давал о себе знать. Гейвин вошел в здание.
При дневном свете лестница уже не выглядела столь впечатляюще. Ковер на ступенях оказался рваным, а краска на балюстраде – потемневшей от тысяч прикосновений.
Он быстро преодолел подъем и постучал в дверь Рейнольдса. Никто не ответил. Изнутри не было слышно ни звука. Впрочем, Кеннет предупреждал, что его здесь не будет. Догадывался ли он о последствиях своего эксперимента?
Гейвин постучал еще, и на этот раз, определенно, можно было различить чье-то дыхание за дверью.
– Рейнольдс, – он пнул дверь ногой, – я слышу тебя.
Ответа не последовало, но Гейвин готов был поклясться, что внутри кто-то есть.
– Открой немедленно, сволочь!
После короткой паузы приглушенный голос сказал: «Убирайся».
– Мне нужно с тобой поговорить.
– Убирайся, тебе говорят. Мне не о чем с тобой разговаривать.
– Ты должен мне все объяснить, ради всего святого! Если ты не откроешь, я сломаю эту чертову дверь.
Пустая угроза, но Рейнольдс отреагировал.
– Нет. Подожди.
Послышался звон ключей, потом – звук открывающегося замка, и дверь открылась. Прихожая была погружена во тьму. Гейвин увидел перед собой неухоженное лицо Кеннета. Он выглядел очень усталым. Небритый, в грязной рубахе, изношенных штанах, подвязанных веревкой.
– Я не в состоянии тебе что-либо объяснять! Убирайся!
– Ты просто обязан мне объяснить... – Гейвин переступил порог.
Рейнольдс был либо слишком пьян, либо слишком слаб, чтобы воспрепятствовать этому. Он отступил во мглу прихожей.
– Что за чертовщина происходит?
В квартире стоял тяжелый дух гнили. Кеннет позволил Гейвину закрыть за собой дверь и неожиданно вытащил из кармана своих засаленных штанов нож.
– Брось дурачить меня, – прохрипел он. – Я знаю, что ты натворил. Очень славно. Очень умно.
– Ты говоришь об убийствах? Я их не совершал.
Рейнольдс выставил свой нож вперед.
– Скольких ты прикончил, кровопийца? – На его глазах показались слезы. – Шесть? Десять?
– Я никого не убивал!
– Чудовище!
Кеннет держал в руках тот самый бумажный нож. Он приблизился. Не оставалось никаких сомнений в том, что он намеревается сделать. Гейвин вздрогнул, и это, казалось, воодушевило Рейнольдса.
– Забыл, уже, наверное, что это такое – быть из плоти и крови?
Он, очевидно, окончательно сошел с ума.
– Послушай... я пришел всего лишь поговорить.
– Ты пришел убить меня, я знаю... ты пришел меня убить.
– Ты что, не узнаешь меня? – испуганно спросил Гейвин.
Рейнольдс криво усмехнулся.
– Ты не мальчишка. Ты похож на него, но ты – не он.
– Ради Бога... я – Гейвин!.. Гейвин!!!
Слова, способные остановить приближающийся к груди нож, решительно не шли в голову.
– Гейвин, помнишь? – это было все, что он был способен сказать.
Рейнольдс вдруг застыл, пристально глядя ему в лицо.
– Ты потеешь, – растерянно произнес он.
У Гейвина настолько пересохло во рту, что он смог только утвердительно кивнуть.
– Да, – произнес Рейнольдс. – Ты, действительно, потеешь.
Он опустил нож.
– Он никогда не потеет. И никогда не будет. Стало быть... ты – мальчишка. Мальчишка.
– Мне нужна помощь, – от волнения Гейвин охрип. – Ты должен объяснить мне, что происходит.
– Ты хочешь объяснений? Я постараюсь тебе их предоставить.
Они прошли в комнату. Шторы были опущены, но даже в темноте было заметно, что коллекция была чудовищно разорена. Глиняные черепки превратились в пыль, каменные барельефы были разбиты, а от надгробия Флавина-Знаменосца осталась лишь груда камней.
– Кто это сделал?
– Я, – ответил Рейнольдс.
– Почему?
Рейнольдс медленно подошел к окну и заглянул в щель между бархатными шторами.
– Ты видишь, я вернулся, – проигнорировал он вопрос.
– Почему ты сделал это? – настаивал Гейвин.
– Это – слабость, жить в прошлом, – ответил Кен.
Он отвернулся от окна.
– Я крал эти долгие годы. Мне доверяли, я этим злоупотреблял.
