– Мэтт, ты ведь тоже знаком со Стивом и Ребеккой?
– Да не то чтобы близко…
– Ну вспомни, ты с ним несколько раз играл в бадминтон.
Меньше всего я ожидала услышать нечто подобное. И так удивляюсь, что даже задираю бровь.
– А, это давно было.
– Он всегда о тебе спрашивает. – Она поворачивается ко мне: – Сходите к ним вместе с Мэттом.
– Простите?
– Мэтт вас проводит. Надо пойти, выразить соболезнования. Вы разве не собирались? А я думаю, вам следует это сделать. – Тон у нее не самый любезный, прямо скажем. – Ну что ж, еще раз извините за беспокойство и спасибо вам, что позаботились о Финне.
Она резко разворачивается и уходит, а ты остаешься и смотришь на меня в ожидании дальнейших указаний. Небось надеешься, что если сделаешь, как она велела, то заработаешь галочку в списке похвальных поступков. Впрочем, возможно, я неправа. Ты пристально на меня глядишь, будто чего-то ждешь, будто настойчиво о чем-то просишь. О чем? А, ты хочешь, чтобы я перед ней за тебя заступилась. Сказала ей, как все было.
– Эми, – окликаю я, – насчет вчерашнего… Это вышло случайно. Мэтт не хотел его у…
И обрываюсь на полуслове, увидев, как она на тебя смотрит. Боже, сколько омерзения и гнева в этом взгляде. Ясно, она не знала, что это ты ему расквасил нос. Здорово я выступила.
Эми усаживает детей в машину, и ты подбегаешь попрощаться. Двигатель уже включен, дверцы закрыты, ремни пристегнуты. Ты хватаешься за ручку, вынуждаешь Эми разблокировать заднюю дверь и целуешь малышей. Смущенно треплешь Финна по плечу, но он никак на это не реагирует. Ты захлопываешь дверь, дважды легонько стучишь по крыше, и машина трогается. Машешь им вслед, но никто даже не оборачивается.
Мне грустно и тяжело это видеть. Странно, ведь я столько раз была свидетелем твоих ночных безобразий, я прекрасно знаю, каково приходилось твоей жене, сколько она от тебя натерпелась. Удивительно, что она не ушла раньше. Но вот ты стоишь посреди улицы, засунув руки в задние карманы джинсов, и смотришь, как они уезжают, оставив тебя одного в большом опустевшем доме, и мое сердце сжимается от жалости.
– Пойдемте, – зову я.
Ты в недоумении оборачиваешься.
– Пойдем к Стивену.
Подозреваю, что тебе совсем не хочется туда идти, но, с другой стороны, это поможет не думать о своих несчастьях. И мне туда не хочется идти, но это и мне позволит не думать о моих проблемах. У нас с тобой схожие мотивы…
Ты идешь в дом, чтобы взять куртку, я тоже иду к себе за пальто. Встречаемся посреди улицы.
– Простите, я не хотела вас выдавать. Не надо было ей этого говорить.
– Ничего страшного. Она все равно узнала бы. Так уж лучше от меня.
Вот как. «От меня». Ты, стало быть, считаешь, что я с тобой заодно? Поразительно, как это так получается. Не я ли проклинала тебя по ночам, не я ли всякий раз надеялась, что Эми проявит стойкость и оставит тебя на улице, невзирая на все твои мерзкие вопли?
– А где они сейчас живут? Эми с детьми, куда они переехали?
– К ее родителям. – Ты идешь рядом, насупив брови и зябко поводя плечами.
– Но она вернется?
– Не знаю. Она не хочет со мной разговаривать. То, что вы сегодня слышали, были ее единственные слова за все эти дни.
– Она написала вам письмо.
– Да, знаю.
– Вы должны его прочитать.
– Она тоже так говорит.
– Почему же вы этого не делаете?
Ты молча идешь рядом.
– Вот, возьмите.
Протягиваю тебе конверт. Ты с удивлением на него смотришь, потом небрежно забираешь у меня и суешь в карман. Не думаю, что ты станешь его читать, но я, во всяком случае, свое дело сделала. Я его тебе отдала. Или не сделала?
– Вы что, не собираетесь его читать?
– Господи, да что вы прицепились к этому письму?
– Если бы от меня ушла жена и написала мне письмо, я бы обязательно прочла.
– Вы лесбиянка?
У меня глаза на лоб лезут.
– Нет.
Ты хмыкаешь.
– Я заметил, вы последнее время не ходите на работу. Отдыхаете?
– Я в отпуске. Его еще называют «садовым отпуском».
– Ясно, – улыбаешься ты. – Но, знаете, при этом необязательно заниматься именно садом.
– Представьте, знаю. А у вас как дела? Слышала, вас с работы выгнали, – ядовито интересуюсь я.
Мой тон тебя удивляет, даже заинтриговывает. Ты смотришь на меня со своей дурацкой, насмешливой, всепонимающей ухмылкой.
– Нет, меня не выгнали. Я в отпуске. Как ни смешно, я тоже в «садовом отпуске». Но в отличие от вас я намерен побездельничать. И ни черта не делать.
– Принимать лунные ванны?
Ты смеешься:
– Точно.
Это мы с Хизер придумали, когда были маленькие. Лежишь себе под луной, на звезды смотришь, мечтаешь. Принимаешь лунные ванны. Мысль о Хизер тут же заставляет меня вспомнить, что я тебя на дух не выношу. Задираю нос и сердито замолкаю. Ты это, разумеется, тут же отмечаешь. Видишь, что меня мотает – от теплого сочувствия до холодной вражды. Ты вообще приметливый, профессионал человеческого общения.
– В общем, это временно. Меня отстранили, пока идет разбирательство, – сухо, чуть ли не официально сообщаешь ты.
– Да ладно, чего уж там. Выгнали с треском.
– Это называется «принудительный отпуск». Такова формулировка.
– И сколько он будет длится?
– Месяц. А у вас?
– Год.
Ты изумленно присвистываешь.
– Что же вы такое натворили, что вам дали целый год?
– Почему «дали»? Это же не тюремный срок. И ничего я не натворила. Просто они подстраховались, чтобы я не ушла к конкурентам.
Ты внимательно на меня смотришь и молчишь. Наконец спрашиваешь:
– И чем же вы намерены заниматься?
– Есть пара идей. Как раз года хватит, чтобы их обдумать и все разрулить. – Я и сама слышу, как фальшиво это звучит. – А вы?
– Вернусь, когда все устаканится. У меня свое шоу на радио, я диджей.
Ты что, шутишь? Нет, вполне серьезен. Надо же, я считала, ты уверен, что тебя знает каждая собака, что стоит тебе назвать свое имя, как все непременно кричат: «Ах, тот самый Мэтт Маршалл!» Но ты, похоже, искренне думаешь, что я не в курсе, какой у меня сосед знаменитый. И мне это нравится. А поэтому не нравится.
– Мне известно про ваше шоу, – говорю я с таким нескрываемым отвращением, что ты издаешь свой хриплый, прокуренный смешок.
