Он смотрит на меня с надеждой.
Тут как раз и зеленый чай подоспел. Пока официант меня обслуживает, успеваю собраться с мыслями. Да, работа не восторг, но ведь других предложений у меня нет. Разрываюсь между желанием выказать заинтересованность и необходимостью сказать правду. И вообще он мне нравится, хотя и не надо бы принимать этого в расчет. Но как-то не получается. Ох, совсем я растерялась. Это проклятое увольнение лишило меня прежней уверенности в себе, я мучаюсь сомнениями: то ли я делаю, правильно ли поступаю? Может, надо дождаться более стоящего предложения? А может, хвататься за то, что есть, просто на всякий случай?
Он пристально, изучающе на меня смотрит, его зеленые глаза, кажется, заглядывают мне в самую душу, и я тону в них, погружаясь все глубже и глубже. Господи, ну что со мной творится? Он всего лишь смотрит собеседнику в лицо, это нормально. Что я себе выдумываю? Отвожу взгляд в сторону. Мне кажется, он меня насквозь видит, прекрасно понимает, что происходит. Нет, не могу я его обманывать, только не его – мой лучик света посреди долгой мрачной зимы.
– На самом деле, Санди, я должна перед вами извиниться. – Нервно потираю руки от неловкости. – Возникло некоторое недопонимание. Я больше не работаю на «Фабрику идей», уже больше двух месяцев. У нас с партнером возникли определенные разногласия. – Щеки у меня горят. – Так что я временно безработная. – Не знаю, что еще сказать, и делаю большой глоток зеленого чая. О! Как больно-то! Обожгла и рот, и гортань, и даже, кажется, все кишки. Главное, не разрыдаться, это было бы кошмарно неудобно.
– О’кей, – спокойно отвечает он, и его поза неуловимо меняется, как будто он резко расслабился. – Ну так это же, в общем, к лучшему, верно? Моим клиентам не надо будет вас переманивать. Вы сейчас в активном поиске, правильно я понимаю?
Делаю невинное лицо и судорожно соображаю, говорить ли про принудительный отпуск. Нет, я не могу. Я не могу упустить свою единственную возможность. Ну как это – разом взять и все зачеркнуть, сказать, что Ларри держит меня на коротком поводке и это будет длиться еще десять бесконечных месяцев. Тем более я не могу сказать это ему, прекрасному хедхантеру. Он помогает мне принять решение.
– Я вам это оставлю, – он пододвигает мне папку, – здесь вся необходимая информация. Вы спокойно все изучите, а потом уже позвоните мне и скажете, что надумали. Мы можем еще раз встретиться, и я отвечу на все вопросы, которые у вас возникнут.
Мне вдруг становится нестерпимо грустно. Нет, это вовсе не та работа, о которой я мечтаю. Но мне нужна хоть какая-нибудь. Бог с ними, с амбициями и высокими устремлениями, надо быть проще. Беру папку и прижимаю к груди.
Он отставляет в сторону допитую чашку кофе, я торопливо заглатываю проклятый зеленый чай. Нам пора.
– Значит, встретимся еще раз перед вашим собеседованием. – Он любезно открывает передо мной дверь.
– Кто сказал, что будет собеседование?
– Я уверен, непременно будет. – Он заговорщицки усмехается. – Это моя работа, я вижу, кто на что способен. И очень редко ошибаюсь.
Широко улыбается, подсмеиваясь над собственной напористостью. Что-то мне подсказывает, что свою работу он делает превосходно. Он вкрадчиво добавляет:
– Эта работа как раз для вас, Джесмин.
Мы на улице. Погода стремительно испортилась. Поднялся ветер, деревья качаются как безумные, впечатление такое, будто мы на тропическом острове и надвигается шторм. Но мы в Ирландии, и сейчас февраль. Все графично, серо, люди ходят угрюмые, пряча заледеневшие руки глубоко в карманы.
Смотрю, как он идет к своей машине.
Когда он раскусил меня, мне стало неприятно, но в итоге я поняла, что спорить с ним мне совсем не хочется.
Глава двенадцатая
К нам пришла буря. Соседям досталось по полной программе: ветер сто семьдесят километров в час, две тысячи шестьсот человек сидят без электричества, куча дорожных происшествий, перевернутые грузовики, разрушенные дома, сорванные крыши, выбитые стекла. Наше восточное побережье, считай, почти не затронуто, так, по мелочи: опрокинутые мусорные баки, поломанные деревья и раскуроченные детские площадки. Можно сказать, легко отделались.
Но все же и на нашей улице эта ночь оказалась весьма бурной.
Разбираюсь с бумагами, которые дал мне Санди, и пытаюсь найти связь между правами человека и глобальным изменением климата. И вдруг в мои размышления вторгаешься ты.
Нет, не так, как всегда. Ты не приехал домой пьяный, в машине у тебя не орет музыка, ты дома и ты трезв. С тех пор как от тебя ушла жена, ты резко поутих, срываться больше не на кого. И хотя ты иногда возвращаешься пьяный и порываешься устроить свой обычный концерт, быстро вспоминаешь, что дома никого нет, успокаиваешься и засыпаешь в машине. Либо за столом в саду.
Когда у всех соседей садовая мебель так и летала по участку, твоя оставалась незыблема. У Мэлони гномик рухнул и расшиб себе нос. А у тебя разве что правые ножки стола чуть глубже ушли в землю. И теперь у тебя появилось новое развлечение. Ты кладешь зажигалку на левый край стола и ждешь, когда она сползет вниз, прямо в подставленную ладонь. Не знаю, осознаешь ли ты, что делаешь, но выражение лица у тебя совершенно отрешенное.
Я помогала тебе войти в дом лишь трижды, и всякий раз ты захлопывал дверь перед моим носом. Понятно, что наутро ты ни черта не помнил.
Сейчас меня отвлек от чтения громкий скандал. Ты выясняешь отношения с Финном. Слов не разобрать, слишком шумит ветер, но отдельные фразы до меня долетают. Можно даже понять, о чем вы спорите. Выглядываю из окна спальни, вижу вас в саду: ожесточенно что-то друг другу втолковываете и машете при этом руками. Оба без курток, стало быть, это спонтанно возникшая склока под ночными звездами. Финн длинный, худой как щепка, его мотает от ветра из стороны в сторону. Нет, не от ветра. Он абсолютно, то есть просто в хлам пьян. Ты высокий, крепко сбитый, с широкими сильными плечами, надежно стоишь на земле. Ветру тебя не сдвинуть. Ты пытаешься дотянуться до сына, приобнять его и поддержать, но всякий раз он отталкивает тебя, бешено машет кулаками и норовит ударить.
Тебе удается обхватить его за пояс и даже подтолкнуть к дому, но Финн выворачивается, выскальзывает из твоих рук и с размаху бьет тебя под дых. Ты резко перегибаешься пополам. Но выйти к вам я решаю не поэтому. Я вижу, как открывается дверь и на крыльцо выходят малыши, такие беззащитные и трогательные в своих пижамах, что я немедленно натягиваю спортивный костюм и спускаюсь вниз. С трудом открываю входную дверь – ветер сильнющий. Закрыть ее тоже не так-то просто. Напираю на нее обеими руками, уф, получилось. Как же холодно, до костей пробирает. Но вы не замечаете этого в горячке спора, яростно кричите друг на друга, будто вторя неистовой буре.
И тут, прямо на моих глазах, происходит нечто ужасное. Ты никогда себе этого не простишь, я в этом уверена. И хоть я не склонна тебя поддерживать, могу засвидетельствовать, это вышло случайно. Ты не хотел его ударить, наоборот, ты пытаешься как-то его утихомирить и отвести домой. Но при этом случайно задеваешь локтем по лицу. И тут же, потрясенный, отшатываешься назад. Мне кажется, что тебе плохо, так ты побледнел. И снова ты тянешься к Финну, чтобы приласкать, извиниться, пожалеть его, но он гневно кричит и отпихивает тебя прочь. И произносит такие слова, какие ни один отец не должен слышать от своего сына. Малыши на крыльце принимаются плакать, и теперь ты пытаешься успокоить уже их, а ветер ревет и неожиданно срывает с места садовые стулья. А казалось, они прямо вросли в землю. Но нет, стихия решила подыграть вашей семейной драме. Накал страстей возрастает. Один стул беспомощно валится, задрав кверху ножки, а другой пролетает, как торпеда, в опасной близости от окна. В мои намерения отнюдь не входит разнимать кулачный бой отца с сыном, я хочу увести детей в дом, успокоить их и чем-нибудь отвлечь. Но в тот момент, когда я прохожу мимо вас обоих, Финн кричит, что ноги его не будет в твоем доме, разворачивается и направляется вниз по улице – с разбитым носом, без куртки, пьяный вдрызг. Ветер едва не сбивает его с ног, но он упорно тащится дальше. И это меняет дело.
