Год спустя он уже не мог скрывать масштаб допущенной ошибки. Англичане оказались хуже парижан. Смотрели на него с подозрением, едва услышав его речь. Старшие вспоминали о войне, которую он, по их мнению, не был способен понять. Те, кто его окружал, не хотели учиться или совершенствоваться. Они стремились только заработать побольше денег, чтобы с непреклонной решимостью пропить их в пятницу вечером. Или запирались в домах, даже в хорошую погоду, опускали шторы, загипнотизированные своими новыми телевизорами.
Флоренс поняла, что муж несчастлив, и пыталась скрасить ему жизнь. Любила его еще больше, хвалила, уговаривала, что все наладится. Но он видел отчаяние в ее глазах, чувствовал, как ее восхищение постепенно тает. Он говорил, что на следующей неделе снова будет искать работу, зная, что не найдет. Она старалась скрыть разочарование, это только усиливало чувство вины и обиды.
Был апрель, прошло почти пятнадцать месяцев после его отъезда, когда он набрался мужества и написал Варжюсу. Он не был силен в письме и выразился коротко:
Мой дорогой друг!
Примут ли меня обратно? Тяжело жить только с силой притяжения.
Он протянул письмо на почте, ощущая чувство вины, но и надежды тоже. Флоренс его поймет. Ей не нужен муж, который не способен зарабатывать, который не может даже обеспечить ее жильем. Со временем она приживется во Франции. А если нет? Ее не может устраивать текущее положение дел. Конечно, она понимает, что нельзя отлучать мужчину от дела, которое он любит.
Он знал, что письмо летело на континент, переживая очередной нескончаемый ужин. Ели курицу. Миссис Джекобс умудрилась довести ее до состояния подошвы и подала с сырным соусом. Рядом лежала горка овощей, нарезанных мелкими кубиками и совершенно безвкусных.
Анри сидел молча и усердно отправлял еду в рот. Мистер Джекобс мрачно бурчал о русском парне, который полетел в космос. Складывалось впечатление, что он воспринял достижение мистера Гагарина как личное оскорбление.
– Не понимаю, зачем посылать людей на небо, – сказал он в третий раз. – Это против всех законов природы.
Анри быстро понял, что мистер Джекобс не любит перемен. Сам факт, что его дочь вышла замуж за француза, он относил к категории «нежелательное».
– А я думаю, это здорово, – отважилась сказать Флоренс.
Анри удивился: она редко высказывала мнение, которое отличалось от точки зрения отца.
– Это романтично, – добавила она, аккуратно отрезая кусочек курицы. – Приятно думать, что кто-то там наверху, среди мерцающих звезд, смотрит на нас.
Она улыбнулась загадочно. Ее мать смотрела на них и тоже улыбалась.
– Анри, Флоренс хотела вам кое-что сообщить, – произнесла она, видя его растерянность.
– Что?
– Я не хотела раскрывать секрет, но не удержалась. Сказала маме. Скоро у нас за столом появится прибавление.
– Почему? – спросил мистер Джекобс, отрываясь от газеты. – Кто придет?
Флоренс с матерью прыснули со смеху.
– Никто не придет, папа. Я… я… в положении… – Она сжала руку Анри под столом. – У нас будет ребенок.
Кто поймет этих французов, сказала миссис Джекобс впоследствии мужу, когда молодые ушли в свою комнату. Она слышала, конечно, что французы тонкие натуры, но никогда не видела столь потрясенного человека.
Анри встретил почтальона на лестничной площадке, когда выходил из квартиры. Варжюс, верный своему характеру, ответил на той же неделе. Анри разорвал конверт и с невозмутимым видом прочитал написанные в спешке строки.
Le Grand Dieu – хороший человек, понимающий. Думаю, если ты повинишься, он может тебя простить. Самое главное, он знает, что ты наездник! С нетерпением жду твоего возвращения, мой друг.
– Хорошие новости, приятель? – Почтальон засунул сложенный журнал в почтовый ящик с цифрой сорок семь.
Анри скатал записку в шарик и сунул в карман:
– Простите. Я не говорю по-английски.
«Два пути», – сказал Le Grand Dieu. Почему он не предупредил его, что очень скоро они превратятся в один?
Анри открыл входную дверь и вошел в узкую прихожую. В квартире стоял одуряющий запах переваренной капусты. Он закрыл глаза, представляя, какая гадость его ждет на ужин. Услышал какой-то странный звук и остановился. Из гостиной, обклеенной обоями с выпуклым рисунком, раздавались громкие рыдания.
Дверь открылась, и из кухни появилась Флоренс. Она миновала коридор, подошла к нему и поцеловала.
– В чем дело? – спросил он, надеясь, что она не почувствует запаха алкоголя.
– Я им сказала, что после рождения ребенка мы уедем во Францию.
У нее был спокойный голос, руки аккуратно сложены на животе. При слове «Франция» рыдания усилились.
Анри непонимающе смотрел на жену.
– Я давно об этом думала. – Она взяла его за руки. – Ты дал мне все – все! – Она посмотрела на свой живот. – Но сам ты несчастлив здесь. Тебе слишком тяжело среди узколобых людей, и к лошадям в Англии другое отношение, и все такое. Поэтому я сказала маме с папой, что, как только мы оправимся после родов, ты увезешь меня туда. Как видишь, мама приняла все это слишком близко к сердцу. – Она всматривалась в его лицо. – В Кадр-Нуар тебя возьмут обратно, дорогой? Уверена, как только я освоюсь, смогу создать уют для тебя в маленьком домике. Выучу французский. Буду воспитывать ребенка. Что скажешь? – Обескураженная его молчанием, она начала теребить манжет. – Я хотела сказать им, что мы уедем сейчас. Но не уверена, что могу благополучно родить, не имея возможности даже разговаривать с врачами… Да и мама сойдет с ума, если не сможет быть со мной рядом. Но я им сказала, что уедем, как только родится ребенок. Я правильно сделала, Анри?
Смелая, красивая англичанка. Анри был тронут до глубины души. Он ее недостоин. Она даже не представляет, как близок он был… Он подошел к ней и спрятал лицо в ее волосах.
– Спасибо, – прошептал он. – Ты не представляешь, что это для меня значит. Я обеспечу нам лучшее будущее… нам и нашему ребенку.
– Я знаю, – сказала она тихо. – Анри, я хочу, чтобы ты снова летал.
Уже на подходе к домику Анри услышал детский плач. Пронзительный вопль заполнил тихую улицу. Он знал, что увидит, даже не входя в комнату.
Она склонилась над кроваткой, шептала успокаивающие слова, поглаживала младенца. Анри подошел ближе, она обернулась. Бледное лицо и усталые глаза выдавали долгие часы, проведенные в тревоге.
– Давно она плачет?
– Нет, не очень. – Флоренс выпрямилась и посторонилась. – После того, как мама ушла.
– Почему тогда?..
– Знаешь, я боюсь брать ее на руки, когда тебя нет. Руки совсем не действуют. Чашку уронила сегодня днем и…
