Прошло пять лет, но нужный участок Возняк нашел безошибочно.
* * *
Деликатесов у нас не было, одни только сигареты да кофе. К счастью, человеческий череп под носом аппетиту не способствовал. Баську потянуло на депрессивные воспоминания, исповеди и самокритику.
— Самой большой дурой я себя выставила почти в шестнадцать лет, — с омерзением говорила она. — Такой кретинизм сотворила… так ведь не по глупости, а просто для выпендрежа.
— Я тебя тогда уже знала, — вставила я. — Я с тобой познакомилась, когда тебе было лет четырнадцать-пятнадцать.
— Ну вот видишь. Только мне от этого никакой пользы. Один такой красавец стал меня возвращать на путь истинный…
— Красавец, говоришь? Интересно, каким окажется этот, — вдруг отозвался Патрик, махнув сигаретой в направлении обкорнанных зарослей. — Брось ты мне голову морочить своими проступками в младенческом возрасте… Мне до сих пор зубы этого покойника мозг выедают.
Баська оживилась:
— Это как, каждый по отдельности, или так челюстями: «клац-клац!»?
— Это не ребенок, ясное дело, слишком большая башка, — продолжал Патрик. — Взрослый дядька. И чтобы такие зубы, все в комплекте, стоматологу там делать было нечего. Я вблизи присмотрелся, честное слово…
Действительно, он наклонялся, вставал на колени, чуть ли не нос туда совал.
— А я думала, ты его нюхаешь, — смущенно призналась я.
Патрик продолжал обсуждать достоинства черепа.
— Весь череп — просто анатомическая модель, в идеальном состоянии. И как только такой экземпляр сохранился? Надеюсь, ему реконструируют лицо? Теперь это легче легкого, я первый побегу смотреть.
— Да все побежим, нас наверняка далее заставят смотреть.
Кстати, а правда: кто это может быть и из какой эпохи?
И где все остальное, что ниже головы?
Наконец-то мы стали интересоваться находкой, как нормальные люди, потому что до сих пор сидели над несчастными останками, как недоразвитые тупицы.
Можно подумать, такие находки в садиках покойных старушек встречаются на каждом шагу! Если бы на черепе были какие-нибудь повреждения, проломы, дырки, можно было бы считать это результатом бандитских разборок, да и вообще он мог принадлежать какому-нибудь сомнительному типу, который повздорил с друзьями. Но такой элегантный череп? Неужели приличный человек пострадал от шайки мерзавцев, которым мешал творить темные дела?
— Причем так профессионально отрублена, точно между шейными позвонками, там, где хрящичек, — восхищенно продолжал Патрик, наслаждаясь совершенством шедевра. — Не может быть, чтобы с такой работой можно было справиться прямо здесь, на плейере, для этого нужны условия, хотя бы такие, как на бойне…
— Я просто счастлива, что не люблю хрящичков, — с сердцем высказалась я.
— А я их больше в рот не возьму, — энергично поддержала меня Баська.
— Все правильно, у каждого свой вкус, — согласился Патрик. — Но это ничего не объясняет. Я знаю, что ты здесь редко бывала…
— Одиннадцать лет назад и даже еще раньше!
— Ничего страшного. С этой семьей ты хоть как-то общалась?
— Я от этого общения бегала, как черт от ладана! Там все бабы совершенно невыносимые… В конце концов я как последняя свинья бросила им на съедение Марленку.
Баська проявила интерес:
— А, я что-то слышала про какую-то Марленку, довольно давно. А кто это?
— Н-ну… как бы это объяснить… Она мне когда-то попалась под руку, такая девочка школьного возраста, на лужайке. И оказалось, что она просто завернута на всяких там травках-цветочках. То ли в бабушку пошла, то ли еще в кого, может, у них в роду травники или знахарки были, в любом случае она просто вся пропитана ботаникой. Плюс большая любовь к органической химии.
— О нет! — простонала Баська. — Только не это!
— Именно это, потому что Марленка уперлась: буду, мол, целебные травы исследовать и смогу возродить траволечение. Хватит с нас этих синтетических помоев, неорганическая химия травит мир, а Марленка будет с этим бороться, и все тут. Она на ботанический поступила.
Патрик, не задумываясь, похвалил Марленку, Баська же сомневалась. Химия повергала ее в ступор, не важно, органическая или неорганическая, там столько формул, еще приснятся в ночном кошмаре. В конце концов она согласилась, что для исследования всяких там компонентов лаборатории нужны, и разрешила Марленке страдать и мучиться в обществе химии. Может, она не боится страшных снов.
— Она очень хотела попробовать сама выращивать всякие там травки и жаловалась, что в ящиках на подоконниках у нее маловато места, — продолжила я. — Ну вот я ее сюда и порекомендовала, а она работящая, ее тут охотно приняли и дали экспериментальные кусочки земли. А я уже не осмелилась проверять, что из этого получилось, а потом и вовсе уехала и вообще «была уехамши» большую часть времени. Что там сейчас творится, понятия не имею, но я туда все же заглянула, и мне кажется, что там нечто странное.
«Нечто странное» заставило Баську сорваться с лавочки и посмотреть на странности. Она недовольно покосилась на лавочку.
— И вообще, не понимаю, зачем мы себе булки отсиживаем на этой жесткой лавке, вместо того чтобы принести стулья. Патрик!
Патрик не успел исправить оплошность, ибо в эту минуту за калиточкой возник какой-то незнакомый тип и выпалил:
— Где она?!
* * *
Марленка по-прежнему переживала жуткие неприятности.
Прошло почти восемь лет с того момента, когда она впервые окунула руки в вымечтанную садовую землю, великодушно выделенную ей за капельку работы, которая для Марленки была чистым удовольствием. Но покоя Марленка по-прежнему не знала ни минуты. Помогали ей так, что всякую помощь она стала считать божьей карой.
Хуже всех была Паулина. С талантом, достойным лучшего применения, она рассаживала и пикировала не то, что нужно, под гелихризум-бессмертник, лучше всего растущий на песке, она подсыпала торфа и украдкой выдергивала с корнем целебный волчец кудрявый, который считала сорняком.
С ней активно конкурировала Леокадия, движимая страстью к экспериментам. Нос и руки она совала куда только могла. Все прочие по доброте душевной сеяли и сажали на опытных грядках Марленки красивейшие цветы, чтобы сделать ей по весне приятный сюрприз. Не помогало огораживание сетками, щепками и проволокой. Сетки-щепочки, как правило, вырывали и выбрасывали. У Марленки, с ее голубиной кротостью, стали появляться мысли о подключении этой проволочки к электросети (разумеется, низковольтной), никому бы не навредило, но, говорят, это уголовно наказуемо…
Громкие протесты, мольбы и объяснения давали самый что ни на есть нежелательный результат, потому что после них кто-нибудь непременно смертельно обижался. Перед обиженным приходилось извиняться.
