— Полагаю, хоть это и заденет твои чувства, но можно смело сказать, что таким ты и был, собиравшись в края, настолько отличающиеся от Дворов, насколько отличается Отражение.
— Да, о себе я могу позаботиться сам!
— Ты не сделал для этого ни капли. Зато напридумывал массу чепухи. С чего ты решил, что причины, которые ты перечислил, единственно возможны для моих действий?
— О'кей. Расскажи, знаешь ли ты, что Люк пытался убить меня тринадцатого числа каждого апреля. И если — «да», почему ты мне просто этого не сказала?
— Я не знала, что Люк пытался убить тебя тринадцатого числа каждого апреля.
Я отвернулся. Сжал кулаки и разжал их.
— Тогда какого дьявола ты это сделала?
— Мерлин, почему для тебя так сложно допустить, что другие люди могут иногда знать то, чего не знаешь ты?
— Начни с их нежелания изложить мне эти вещи.
Долгое время мать молчала. Затем:
— Боюсь, в чём-то ты прав, — сказала она. — Но были серьёзные причины не говорить на эти темы.
— Тогда начни с невозможности рассказать это мне. Скажи, почему ты мне не доверяешь.
— Это не вопрос доверия.
— Тогда нет ли резона рассказать хоть что-то сейчас?
Последовало ещё одно, более долгое молчание.
— Нет, — наконец сказала она. — Ещё нет.
Я повернулся к ней, сохраняя лицо спокойным, а голос ровным.
— Значит, ничего не изменилось, — сказал я, — и не изменится никогда. Ты по-прежнему не доверяешь мне.
— Это не так, — ответила мать, глянув на Сухэя. — Просто это неподходящее место или неподходящее время для обсуждений.
— Могу ли я принести тебе напиток, Дара, или что-нибудь поесть? — немедленно сказал Сухэй.
— Спасибо, нет, — отозвалась она. — Я не могу долго здесь задерживаться.
— Мама, расскажи мне тогда о ти'га.
— Что бы ты хотел узнать?
— Ты наколдовала их из-за Обода.
— Верно.
— Подобные существа бестелы сами по себе, но для собственных целей способны замещать живых хозяев.
— Да.
— Предположим, такое существо заняло личность в момент — или близко к моменту — смерти, оживив дух и контролируя разум?
— Интересно. Это гипотетический вопрос?
— Нет. Это действительно случилось с той, кого ты за мной послала. Теперь она, кажется, неспособна выйти из тела. Разве не так?
— Я не совсем уверена, — сказала мать.
— Она теперь в ловушке, — предложил Сухэй. — Входить и выходить она может, только используя присутствующий разум.
— Под контролем ти'га тело победило болезнь, убившую сознание, — сказал я. — Ты полагаешь, она застряла на всю жизнь?
— Да. Насколько я знаю.
— Тогда скажи мне: освободится ли демон, когда тело умрёт, или умрёт вместе с ним?
— Все может пойти и так, и так, — ответил он. — Но чем дольше демон остаётся в теле, тем более вероятно, что он погибнет вместе с ним.
Я опять посмотрел на мать.
— И там ты держишь финал этой истории, — заявил я.
Она пожала плечами.
— Я разочаровалась в этом демоне и освободила его, — сказала она. — Ну, и всегда можно наколдовать другого, была бы нужда.
— Не делай этого, — сказал я ей.
— Не буду, — сказала она. — Сейчас нужды нет.
— Но если тебе покажется, что есть, ты сделаешь?
— Мать заботится о безопасности сына, нравится это ему или нет.
Я поднял левую руку, вытянул указательный палец в гневном жесте, как вдруг заметил, что ношу яркий браслет… он казался почти голографической копией витого шнура. Я опустил руку, сглотнул первый ответ и сказал:
— Теперь ты знаешь мои чувства.
— Я знала их давным-давно, — сказала она. — Давай пообедаем в Путях Всевидящих, на половине цикла, считая от нынешнего момента, в пурпурное небо. Согласен?
— Согласен, — сказал я.
— Тогда до скорого. Доброго цикла, Сухэй.
— Доброго цикла, Дара.
Она сделала три шага и ушла, как предписывает этикет — тем же путём, что и вошла.
Я повернулся и, пройдя к краю бассейна, вгляделся в глубины, почувствовал, как медленно расслабляются плечи. Теперь там были Ясра и Джулия, обе в цитадели крепости, творящие в лаборатории что-то тайное. А затем поверх них поплыли завитки, и какая-то жестокая истина вне всякого порядка и красоты начала формироваться в маску поразительных, пугающих размеров.
Я почувствовал руку на плече.
— Семья, — сказал Сухэй, — интриги и безумства. Ты чувствуешь тиранию привязанности, да?
Я кивнул.
Ещё Марк Твен говорил о способности выбирать друзей, но не родственников, — ответил я.
— Я не знаю, что замышляют они, хотя у меня есть подозрения, — сказал он. — Сейчас делать нечего, разве что передохнуть и подождать. Я хотел бы услышать побольше из твоей истории.
— Спасибо, дядя. Идёт, — сказал я. — Почему бы и нет?
Так я выдал ему остаток рассказа. Перевалив через него, мы переместились к кухне для дальнейшего пропитания, затем проделали ещё один путь к плавающему балкону над жёлто-зелёным океаном, бьющимся об розовые скалы под сумеречным… или нет — беззвёздным небом цвета индиго. Там я закончил повествование.
— Это более, чем интересно, — сказал Сухэй в конце концов.
— Ну да? Во всем этом ты видишь что-то, чего не вижу я?
— Ты дал мне слишком много пищи для размышлений, чтобы получить поспешное суждение, — сказал он. — Давай на этом пока остановимся.
— Очень хорошо.
Навалившись на перила, я взглянул вниз на воды.
— Тебе нужен отдых, — сказал Сухэй чуть погодя.
— Догадываюсь.
— Идём, я покажу твою комнату.
Он протянул руку, и я схватился за неё. Вместе мы утонули в полу.
Итак, я спал, окружённый гобеленами и тяжёлыми драпировками, в комнате без дверей в Путях Сухэя. Вероятно, располагалась она в башне, так как я слышал ветер за стенами. Во сне я видел сон…
Я снова был в замке Эмбера, гуляя по искристой протяжённости Коридора Зеркал. Свечки вспыхивали в высоких подставках. Шаги были не слышны. Блестели зеркала в разных оправах. Они покрывали стены с обеих сторон — большие, маленькие. Я в их глубинах шёл мимо себя, отражённый, искажённый, иногда преображённый…
Я задержался возле высокого потрескавшегося зеркала слева, оправленного в олово. Как только я повернулся к нему, то понял, что тот, кого увижу сейчас, буду не я.
