— Тогда подпиши это, и на том закончим.
Ногти Энн с силой впились в ладони. Почему-то ей было страшно дотронуться до бумаг, словно в них пряталась ядовитая змея.
— Что я должна подписать?
— Документы о разводе. — Безразличие, прозвучавшее в его голосе, уязвило Энн до глубины души. — Адвокаты посоветовали мне развестись с тобой, — сухо продолжал Рубен. — Ты меня слишком дискредитировала. Весь остров знает, что я не могу с тобой справиться. Кроме того, слух о твоей неверности оказался очень живучим. В общем, здесь тебе больше нет места. — Энн была не в силах вымолвить ни слова. После вчерашнего?! Неужели он на такое способен? — Я, разумеется, обеспечу тебя материально. — Рубен сделал шаг к ней, бумаги в его руке как-то зловеще хрустнули.
Похолодев с головы до ног, Энн обхватила себя руками за плечи.
— А Стивен? — Ее голос упал до еле слышного шепота, напоминавшего шелест сухих листьев.
— Он останется со мной. Подпиши, — безжалостно продолжал Рубен, — подпиши, и уже после обеда ты будешь сидеть в самолете на пути домой, к своей долгожданной свободе.
Энн услышала в голове неясный шум — это гудела пустота. Медленно, очень медленно она покачала головой, словно пытаясь избавиться от этого гула.
— Не подпишу. Ни за что.
— Это в твоих же интересах.
— Нет, это в твоих интересах. Какая же я мать, если откажусь от своего ребенка?
— Я устрою так, что ты сможешь с ним видеться.
— Не пойдет.
— Матери часто так поступают.
— Только не я. Стива я не оставлю. Ни за что!
— Ребенок привыкнет. Он освоится даже скорее, чем ты думаешь.
— Ребенок?! — Энн охватила ярость. Как бездушно он произносит это слово! — Это не просто «ребенок», Рубен. Это твой сын, это мой сын, это наш ребенок, в конце концов! Я не уеду без Стивена.
— А я его не отпущу.
— Тогда я остаюсь. — Вся дрожа, Энн выхватила документы из руки Рубена и, прежде чем он успел опомниться, порвала их на мелкие кусочки. — Я ни за что не разведусь с тобой. Если ты собираешься держать Стивена у себя, то придется тебе терпеть и меня тоже. Ни на что другое я не согласна, Рубен. Стивен всегда будет со мной. Всегда!
Наконец-то она сумела заставить его потерять дар речи. И слава Богу. Ибо, что бы он сейчас ни сказал, Энн не могла ручаться, что сумеет и дальше держать себя в руках.
Напряженное молчание окутало их плотной завесой. Когда Рубен наконец заговорил, его голос прозвучал спокойно, почти задумчиво.
— Всегда?
— Всегда.
— И ты сделаешь ради сына все что угодно?
Как же мало он знает о силе любви! Энн выпустила из рук обрывки бумаги, и они посыпались на пол. Закинув голову, она пристально вгляделась в лицо мужа. Но Рубен стоял против солнца, и лица было не разглядеть. Он лишь нависал над ней тяжелой неподвижной глыбой.
— Я умру ради него. Не задумываясь.
— Ах, даже так?
— Не раздумывая! Ты этого от меня хочешь? Чтобы я принесла последнюю жертву?
— Господи, да нет, конечно! — Рубен даже отшатнулся. Затем его лицо снова замкнулось, и, отвернувшись, он стал смотреть куда-то вдаль. — Как же далеко мы ушли от того, что было.
Он сказал это совсем тихо, почти шепотом, но его слова будто подхватил ветерок и донес до Энн. Этот шепот проник ей в самое сердце, наполнив его неожиданной нежностью. «Как же далеко мы ушли от того, что было». Неужели в его голосе действительно прозвучало сожаление? А в глазах, когда он мимоходом глянул на нее, действительно мелькнула тоска, или ей померещилось? В горле Энн застрял комок, в глазах защипало.
— Тебе лучше вернуться к себе, — не оборачиваясь, глухо произнес Рубен. — Мы поговорим позже. Даю тебе слово.
Все сложилось совсем не так, как он ожидал. Он готовился к слезам и яростным обвинениям, она упала к его ногам, готовая принести любую жертву ради сына. Это Рубена обезоружило. Он тяжело сглотнул, стараясь избавиться от горечи во рту. Да, он победил, но победа не принесла радости, как и ощущение власти, в особенности после того, что произошло между ними прошлой ночью. Ведь он отчаянно хотел ее, жаждал почувствовать всю целиком, прикасаться к ней, ощущать вкус ее кожи.
Воспоминание об этом почти непреодолимом желании привело его в ярость. Как мог он желать женщину, к которой у него нет доверия? Как мог страстно тянуться к той, что предала его, публично опозорила, нарушила все клятвы, которые он считал священными? Рубен едва сдерживался, он был в бешенстве, но гнев сейчас был направлен исключительно на него самого.
Энн всегда была не такой, как те женщины, с которыми ему доводилось встречаться. С самого начала она была особенной: одновременно нежной — и отважной, невинной — и страстной, романтичной — и решительной. А в целом — удивительно волнующей. Она мечтала покорить весь мир, и Рубен был готов принести его ей на серебряном блюде. Он думал, что сможет дать ей все, но…
В дверь кабинета постучали, и Рубен отозвался, зная, что на это мог осмелиться только Марсело.
— Тут еще бумаги по поводу развода, — сообщил Марсело, входя в кабинет. Он подошел к письменному столу хозяина и положил на стол пачку документов. — Вам осталось поставить свою подпись.
Рубен тупо смотрел на лежащие на столе документы. Он уже не был уверен, что готов последовать советам адвокатов.
— Спасибо.
— Полагаю, вы могли бы заставить и ее все подписать.
Заставить, устало подумал Рубен. Сила, снова сила. Заставить ее подчиниться, силой уложить в постель, сломать ее… Ему вдруг стало противно: невелика честь — злоупотреблять властью над слабой женщиной. И кто это сказал, что месть сладка? Если так, то почему он не торжествует, почему так горько на душе?
— Она не оставит Стивена. — Марсело промолчал, Рубен медленно подошел к столу, взял бумаги и пролистал их. — По крайней мере, она оказалась лучшей матерью, чем женой. — Марсело продолжал безмолвствовать. Рубен бросил бумаги на стол. — Сестра уже прилетела?
— Нет, сеньор.
— Дай мне знать, когда она прибудет. А сейчас можешь идти.
Присев на корточки рядом с кроваткой в детской, Рубен осторожно отодвинул полог. Стивен пошевелился во сне, подложил ручонку под щеку и глубже зарылся в подушку.
Мой малыш, мой мальчик!.. Рубен тяжело вздохнул. Нет, дальше так продолжаться не может. И вообще, для детей надо создать некое священной место, где никто не мог бы обидеть нежную детскую душу. Может быть, если бы в детстве его самого лучше защищали, он вырос бы другим человеком.
Рубен осторожно положил руку на головку сына. Она была теплой, волосики — мягкими как шелк.
Ты должен защищать своего ребенка, сказал он себе. Оберегать его хрупкую жизнь, его покой. Его настоящее и будущее.
