Я даже не сразу понял, что в дверь звонят.
Заливисто так, соловьиным посвистом.
Вскочив и уронив стул, я опрометью кинулся к дверям. Так мальчонка, запертый дома ушедшей на базар мамашей, бросается навстречу – эй, мамаша, зар-раза, ты куда меня заперла?! ты куда ушла, мамаша, на кого ты меня, сиротинушку…
– Кто там? – машинальный вопрос, вопрос-рефлекс, отработанный годами.
– Мы.
– Мы?! – переспрашиваю я, чувствуя себя персонажем из старого глупого анекдота про наркомана. – Какие-такие мы?
Ну не мог, не мог этот сиплый бас принадлежать моему замечательному кентавру! Режьте меня на части, заплетайте вокрут стерженьков, перья сизые вставляйте по самые гланды – никак не мог! Но звонок-то правильный?.. или нет? Как там Фол свистел? Тирьям-пам-па-папам… а может, папам-пам?
– Дядько Йор вже дома? – осведомляются снаружи на чудовищном «суржике».
– Не… нет его. Еще нет.
Если требуемый дядько Йор – псих Ерпалыч, он же Молитвин Иероним Павлович, он же беглый сотрудник НИИПриМа, то я сказал правду.
– А якщо пошукаты? – бас раздраженно скрежещет и добавляет после томительной паузы:
– Ты, хлопче, одчиныв бы, а? Мы ж тебя не знаем, неровен час, дверь вышибем и за вихры…
Чувствовалось, что это не пустая угроза.
– А ты… вы… собственно, с кем имею честь?! – задаю я сакраментальный вопрос, внутренне сжимаясь в страхе за судьбу своих вихров.
Уж больно многим их за последние дни потрепать хотелось.
– Матюгальники мы, – со всей наивозможной степенностью ответствует бас, доверху заполняя подъезд обертонами. – Валько-матюгальник со Второй Песочной. Нас дядько Йор на сегодня кликали, бомжа-счезня у Руденок гонять. Та ты одчиняешь чи глазки строишь, йолоп хренов?!
– Тут сейчас Фол вернется, – сообщаю я на всякий случай, чувствуя себя пацаном, стращающим ворога лютого призраком старшего брата. – Ты Фола знаешь? Он, между прочим, за хлебом поехал… одно колесо здесь, другое – там. Понял?
– За хлебом – то славно. Утомлюсь, тебя лупцуючи, а ось и хлебушек! Не казав, он черного привезет чи батончиков? Страсть люблю черный, с сальцем, с часнычком…
Я плюю на конспирацию и начинаю «одчинять».
* * *
Валько-матюгальник со Второй Песочной оказался тщедушным мужичонкой в ватнике. Ниже меня на полголовы. Такому не чужие вихры трепать, а законную супружницу умасливать, дабы трешку на пиво выдала. Впрочем, кроличий треух сидел на макушке Валька с достоинством боярской шапки («горлатная» – пришло на ум полузабытое словцо), а клочья ваты, обильно торчавшие из прорех, превращали телогрейку в подобие царской мантии.
Горностай вульгарис.
А если учесть, что Вальково «мы» звучало истинно по-королевски… «Мы, Валько XIV, Матюгальник всея Срани Дальней, Ближней и Средней, милостиво повелеваем – ржаного нам хлебушка, и побольше!..»
Отодвинув меня в сторону, гость прошествовал в коридор и перво-наперво огляделся.
– А не брешешь, хлопче? – неласково буркнул он, шмыгая красным от холода носом.
На кончике носа висела и все не хотела падать здоровенная капля.
– Насчет чего? – я мало-помалу обретал уверенность.
Да такого заморыша соплей перешибешь, это вам не с архарами рукоприкладствовать! Может быть, я все-таки главный герой? – просто мне об этом сказать забыли?
– Насчет дядька Йора. Ей-Богу, брешешь… Эй, дядько, ты здеся? Вернулся? Хоронишься, да?!
Я взял Валька за круты плечи и попытался развернуть к двери передом, а ко мне, так сказать, задом. Куда там! Он даже не шелохнулся, словно я двигал не его, а битком набитый комод.
– Не, не сбрехал, – сообщил матюгальник со странным удовлетворением, к которому примешивалась изрядная доля душевного расстройства: дикая, удивительная смесь, о которой впору стихи писать. – Нема-таки дядька. А ты, хлопче, стало быть, той самый пьяндыжка, шо дребедень всяку сочиняешь… нам эти, колесатые, про тебя сказывали. Лады, лады… Будем собираться, благословясь! Мулетка готова?
Видимо, по лицу моему было ясно видно, что я думаю относительно боеготовности загадочной «мулетки», ибо Валько соизволил добавить:
– Ну, оберег! Нам счезня без мулетки гонять несподручно… Ох, ты таки йолоп, хлопче! – даром что колесатые за тебя горой… Плетень, плетень новый где?!
В слове «плетень» Валько делал ударение на первом слоге, и я начал кое-что понимать. Мотнувшись в комнату, я уцепил с пола красоту свою нетленную, в пять проводков с грусть-тоскою пополам; а заодно и связку оперенных электродов прихватил.
– Это? – злорадство просто текло из всех моих пор, когда я протягивал сокровища вредному матюгальнику. – Как мулетка, сойдет? Электродиков не желаете-с?! Свеженьких, с пылу с жару?!
Он не отозвался на подначку.
Он вообще застыл соляным столбом, уставясь на сунутый ему под нос «плетень».
– Сам робыв? – наконец прохрипел Валько. Такой хрип я слышал лишь однажды: есть у меня пластинка с джазовым квартетом, так там бас-саксофон на субтоне шалит. – Не, ты не молчи, хлопче, ты колись: сам? Чи дядько Йор пособляв?!
– Сам, сам, – я сбегал на кухню, нацедил водички в чашку с отбитой ручкой и притащил Вальку: поправляться. – Самей некуда.
Странные дела: на этой кухне у Ерпалыча было аж две жертвенные горелки! Похоже, плиту на спецзаказ делали. И в красном углу, на аккуратненькой полочке, рядом со свечками лежали три колоды одноразовых иконок. Две нераспечатанных и одна пустая на треть. Впрочем, удивляться я уже разучился.
Чашка была выхлебана матюгальником, что называется, «в единый дых».
– Ну, хлопче… ну, мастак!.. а колесатые, стервь их душу, брехали – пьяндыжка, мол, белоручка, долго дрючить придется… А дроты оставь, оставь! Неча бомжа-счезня дротами наскрозь пырять – сильно озлобиться может. Там в хате ремонту тыщ на пять! – хрена нам его, гада, по-лишнему злобить?!
– Хрена, – грустно согласился я.
– Дык шо, йдэмо? Подмогнешь, раз мастак… Мулетка – она, ежели кручельник поруч, шибче варит! Тут близенько, через дорогу…
В подъезде загрохотало, и через минуту в дверь ворвался Фол. Авоську с хлебом он держал на манер разбойничьего кистеня, и смеха это почему-то не вызывало.
– Я тебе что говорил?! – заорал он еще с порога. – Нет, я тебе что говорил, урод?! Ты зачем дверь открыл?! Ты кому дверь открыл?!
– Здорово, Хволище, – равнодушно приподнял свой треух Валько, нимало не смутясь кентавровыми воплями. – Ты хлопца не трожь, это он нам одчиняв… А орать – это мы и сами с волосами! Слыхал, небось, как мы ор учиняем? То-то, шо слыхал… Хлебушка принес? Дай корочку, не жлобись…
Фол напоследок погрозил мне кулачищем и полез в сетку: ломать корочку для матюгальника.
