Почему? А по кочану ему! Разговорился, понимаешь!
– Вопросы, между прочим, здесь задаю я! И вопрос у меня к вам, Петров, такой. Согласны ли вы помочь следствию?
– Согласен…
– Еще раз! – велела я. – Громче!
– Согласен, госпожа старший следователь!
Его рожа в этот момент выглядела изумительно. Взгляд – разве что насквозь не прошибал. Ничего, гляди, не боюсь, мент поганый!
– Я могу вас отпустить домой, Петров – под подписку. Более того, если вы поможете следствию, следствие поможет вам. А нужно вот что. Первое – узнайте, где сейчас ваш Крайцман. Просто узнайте. И второе. Если встретите Залесского или если он вам позвонит, передайте: я хочу его видеть. Скажите, что от этого зависит судьба Молитвина. Ясно? Если ваш Алик трус, пусть мне просто позвонит. Поняли?
Он задумался, пошевелил извилиной.
– Так точно! Понял!
– Хорошо. Завтра в десять – здесь, у меня. Обождите, я вас провожу вниз… или даже лучше – до трамвайной остановки, чтоб без проблем при выходе, а заодно повторите задание. Четко и внятно. Дошло?
Кивок был мне ответом.
Все складывалось удачно. Даже кентавры. Сегодня начальству не до меня, а мне… А мне не до них. Значит, можно улизнуть пораньше, прямо сейчас, и погулять по городу. Сначала в мэрию к Дубовику, он мне по жизни должен, не откажет; затем – к медсестричке. Как бишь ее зовут. Ида?
Да, кажется, Ида.
Среда,
Восемнадцатое февраля
Клевый и фигуристый бабец упрямится * Изыскания старшего сержанта Петрова * Методика расследования «a la Izyumsky» * Святой Власий супротив буйства кентаврийского * Вагон третий, место пятое
1
– Как же это вы так, Эра Игнатьевна? С попами-то вашими? Вы, извините, не адвокат, а совсем наоборот! С чем нам на процесс выходить? С хулиганством?
Нет на земле справедливости! Нет! Я, дура наивная, благодарности ожидала: все-таки чуть не пристрелили! Но шеф, даже не дав отхлебнуть крем-ликера, начал именно с «поповского» дела.
– Мне, уважаемая Эра Игнатьевна, утром мэр звонил. Почему, спрашивает, с попами тянете?
Угу! Звонил, значит. Про кентавров, выходит, благополучно успели забыть. Вчера погром так и не состоялся, несознательные граждане все-таки вняли уговорам. А к вечеру поймали насильников – настоящих. Четыре ублюдка из той же школы. Очухались начальнички, теперь попов им подавай!
– Процесс намечается закрытый?
– Закрытый? – щелочки-глазки Никанора Семеновича стали угрожающе расширяться. – Да Господь с вами! У нас же эта… Демократия! В том-то и дело! Открытый, с участием общественности. Вы за прессой следите?
Крем-ликер оказался и вправду хорош. Хоть каждый день к начальству на ковер ходи!
– И на этом процессе двум священникам разрешенной законом Церкви будут предъявлены по сути политические обвинения? Антигосударственная деятельность, призывы к свержению?.. Между прочим, первый такой процесс с 1979 года. Тогда судили отца Дмитрия Дудко. Это еще при Советах было. Возобновляем традицию? Кентавры есть, диссидентов не хватает?
– Гм-м…
Про отца Дмитрия Дудко я вспомнила вовремя. Точнее, вовремя перечитала учебник.
– Но, уважаемая Эра Игнатьевна! Патриарх, между нами, не возражает!
– Наш не возражает, – охотно согласилась я. – А Иерусалимский? Вот вы знаете, что Ватикан готовит специальное заявление по нашему процессу?
Прессу читать и вправду полезно. Конечно, в нашем городе ни киевской, ни московской не купишь, да и по «ящику» сплошь местные станции вещают, но никто ведь не мешает заглянуть в Интернет!
Никанор Семенович покраснел, потемнел, но сдаваться не собирался.
– Тем более! Тем более, Эра Игнатьевна! Поэтому дело и поручили вам, чтобы, так сказать, комар носа не подточил. У вас же есть полная «сознанка»! Да я бы на вашем месте…
– «Сознанка» есть, – весьма невежливо перебила я. Вспомнилось бледное, недвижное лицо отца Александра. – Подследственный Егоров сообщит на суде, что произошел конец света. А подследственный Рюмин затеет дискуссию по поводу духоборца Македония и Иоанна Дамаскина. И вместо политики получим типичный идеологический процесс.
– Гм-м… Гм-м… Конец света, говорите? А может, он того, фик-фок, ваш Егоров?
– Наш! – чарующе улыбнулась я.
И настал черед думать начальству. В общем, я его понимала. Точнее, не его, а нашу мэрию. Не первый случай, и не второй. С православными священниками все-таки легче, это вам не раввины!.. Одного упрямого беднягу-рэбе таки заперли на Сабурову дачу, Талмуд Наполеонам растолковывать. Власть предержащим шутить надоело, вот и решили отыграться – дабы неповадно было. В результате получили очередной Исход и периодические вопли общин из-за бугра. А Патриарх наш… Бог ему судья, девяносто два года, его еще коммунисты на престол сажали.
Потемневший лик начальства принялся светлеть, глазки мигнули, улыбка вновь расцвела.
– Ну и ладно! Подумаем, помозгуем… Вы с болваном моим сегодня виделись?
Бедный дуб! За что его так?
– Со следователем Изюмским я раскланялась в коридоре. Он куда-то спешил…
– А он на вас жалуется, Эра Игнатьевна!
Ну еще бы! Впрочем, улыбка никуда не делась, даже стала шире.
– Говорит, такая видная дама…
– Он так не говорит! – не выдержала я, и мы оба рассмеялись.
– Ну да, ну да, конечно! Говорит, такой клевый, извините, бабец, фигуристый, еще раз извините, сисястый, а на мужиков рычит. И даже кидается.
При сих словах начальство изволило облизнуться. Эдак снисходительно.
Зря это он.
– А с вами, козлами, иначе нельзя, – охотно разъяснила я. – Если на вас не рычать, нагнете прямо в кабинете и по очереди трахать будете. А следователю Изюмскому передайте, будьте добры, что если будет еще языком трепать, я ему его оторву. Вместе с яйцами. Это больно, поверьте мне…
…Да, говорят, больно. Во всяком случае, тот скотина-лейтенант, что подъехал ко мне в первый день, как меня доставили в колонию, провалялся в госпитале полгода. Он в госпитале, я – в БУРе. И руку, гады, сломали, до сих пор к непогоде ноет. Ничего, за такое не жалко…
Плохо! Не уследила за голосом. За лицом, кажется, тоже.
– Эра Игнатьевна, да что с вами? Я же шутил! Я пошутил, вы пошутили…
Да, сорвалась! Очень плохо. Чаще Лойолу читать надо.
– Какие будут указания, Никанор Семенович?
– Указания, указания… – начальство вздохнуло. – Мы же с вами, можно сказать, мирно беседуем. Неформально…
