– Скучаешь?
Это Фол. Катался-катался, да и подкатил ко мне. И ты тоже, Фолушка, многого не договариваешь, есть и у тебя свои виды…
А у меня они есть?
Что у меня вообще есть, кроме чудовищной возможности переписать кусок жизни навыбор, исправить, испортить, покопаться пальцами в распахнутом чреве, упиться насмерть собственным солипсизмом?! – лишь для того, чтобы понять ослепительно и холодно: все будет, как будет, ибо
супер пенис нон сальтос,что в дословном переводе означает…
– Алька, ты чего такой смурной?
– Помнишь, – невпопад спросил я, видя, что Ерпалыч с Лелем вновь увлеклись поучительной беседой, а Папа не в счет, – помнишь, ты мне звонил? Перед самым налетом на квартиру? Беги, мол, подальше; встретимся, мол, где ты про Икаровы крылья узнал?
Фол остановился.
Внимательно посмотрел на меня.
– Помню, Алька. Ну и что?
– Да ничего… Просто интересно: откуда ты про налет заранее узнал? И про крылья? Я вроде бы никому не кололся, Ерпалыч – он вообще в нетях числился…
Кентавр вдруг заулыбался, гоняя желваки на высоких скулах; уголки его слегка раскосых глаз брызнули сетью гусиных лапок; и я невольно почувствовал – улыбаюсь.
В ответ.
– Дурак ты, Алька! Как есть дурак… чем и ценен. Докладываю, начальник! – про крылья мне Папочка изложила, пока ты в горячке валялся! Доволен?!
– А она откуда узнала? – не сдавался я, и впрямь чувствуя себя полным параноиком со всеми моими подозрениями. Или это так местные пенаты действуют?
Или вообще своих допрашивать легче, чем посторонних?!
– А она от Ерпалыча, – вместо Фола ответила Папочка из угла, где наша кентавресса внимательно рассматривала стенд на стене: обитатели Малыжино дружно обустраивают территорию. – Мне старик перед своим инсультом первой звонил. Сказал, утром с Аликом встретились у кинотеатра, об Икаре с Дедалом спорили, потом перцовку пили… где теперь искать, не знаю! А я ему про вашу встречу с Фолом в «Житне»…
Вот оно как просто, оказывается! И Ерпалыч что-то такое говорил; а я развел турусы… нет, погодите!
– С налетом сложнее, – предвосхитил Фол мой вопрос. – Я как раз тогда через Выворотку к тебе мотал, гляжу: из твоего дома, прямо из стены твоей квартиры, бомж-счезень вываливается. Мозглявый такой, глазки тараканами бегают… и сквозным путем на Павловку. А в лапах у гада тетрадный листик в клетку. Слямзил, небось, у тебя. Рванул я вдогон, он в стену, я в дырку, на Лицо выскочил – опоздал. Из подотдела архары горохом, в машину грузятся, а полкан ихний бумажку ворованную в карман прячет. Тут я тебе звонить и кинулся. Ну что, продолжим допрос или пойдем Ерпалыча из трясины вытаскивать?
Я представил себе усатого полковника, явно осведомленного выше собственных звезд, когда тот прочитал отрывок из Ерпалычевых эпистол. Особенно если полкану достался отрывок, где ни разу не упоминалось «вы, Алик…», а текст шел от первого лица! Так недолго о Залесском Олеге Авраамовиче черт знает что вообразить! – живет сто лет, выглядит на тридцать, обо всем в курсе, все помнит-знает-предвидит, записки вредные пишет, литератор хренов… еще издаст где-нибудь!
Ату его!
Ату? А ведь врал ты нам, братец Лель, в яру! Врал не наполовину – много больше! С чего бы это бомж-счезень, кровью жертвенной прикормленный, к полковнику-архару ломанулся? Одна вы шайка-лейка… шайка-Лелька.
Только знать об этом проколе мальчику Коленьке покуда незачем.
Подойдя к кентавру вплотную, я кулаком легонько стукнул его в грудь. Фол ответно щелкнул меня в нос: дескать, извинения принимаются! – а Папочка, неслышно подъехав сзади, взъерошила мне волосы на затылке.
И мы пошли было вытаскивать Ерпалыча из трясины, но он вытащился сам.
– Нам предлагают банкет с девочками, – старик воздвигся на эстрадке нафталинным конферансье и игриво подбоченился. – А также непотребную оргию в нашу честь. Лель, я вас правильно понял?
– Абсолютно, – Лель говорил, не выходя из подсобки. – Куда вам ехать на ночь глядя? А мы посидим, как люди, коньячку тяпнем, душу отведем, я вас в гостевых люксах спать уложу… с утра и поедем. Договорились?
– А магистр? Он к банкету приедет?!
– Обещался подъехать… Алик, вы как? Остаетесь?
Последняя реплика Леля – касательно магистра – показалась мне несколько натужной. Темнишь, приятель! Ох, темнишь! Может, магистр-то вовсе не из вашего кубла?!
– Посмотрим, – я сел за пианино, поднял крышку и взял ужасающий аккорд. – Коньячок – это славно, но сперва хотелось бы с Фимой увидеться. Вы еще помните ваши обещания насчет господина Крайцмана?
– Разумеется, Олег Авраамович! Прошу…
Пока мы спускались вниз и шли какими-то внутренними переходами, Ерпалыч отстал и поманил меня пальцем.
Ну, и я тоже отстал.
– Не расслабляйтесь, Алик, – горячий шепот обжег мне ухо. – Прошу вас, не расслабляйтесь… попусту не дергайтесь, но и… здесь аура плохая. Всех подозревать хочется, а своих – вдвойне…
– Эй, где вы там? – крикнул Лель из-за поворота. – Смотрите, еще заблудитесь!
– Не заблудимся! – заорал я в ответ. – Люди, будьте бдительны!
И подмигнул Ерпалычу.
6
Это оказалась самая натуральная лаборатория. Мечта современного алхимика: баночки-скляночки, приборы-колбочки, микроскопы простые и электронные, и куча всякой ерунды, названия которой я не знал.
Зато я прекрасно знал название того существа, что сидело за столом и чуть ли не носом ковырялось в пробирке с зеленой слизью.
– Эй, Архимуд Серакузский! – я еле удержался, чтобы не сгрести Фимку в объятия. – Химичишь?
– Попрошу не отвлекать, – недовольно буркнул Фима-Фимка-Фимочка, даже не подняв головы. – Я провожу важный опыт.
Рядом с великим ученым брехал ноктюрны Шопена гнусный китайский магнитофончик – вот сколько знаю Крайца, столько он предпочитал работать под музыку, трепаться под музыку, в сортир ходить под музыку…
Взгляд исподтишка…
Очки увлеченно сверкают над монументальным носом, пухлые губы бормочут невнятицу – подпевают в такт музыке? декламируют формулу какой-нибудь дезоксирибонуклеиновой кислоты? просто движутся? Черные кучеряшки волос всклокочены дыбом, даже не мечтая о благодати расчески, щеки сизые, несмотря на бритье утром и вечером, а толстая шея взмокла, блестит капельками пота – он всегда потеет, когда ворочает мозгами, зато ворочая чем-нибудь более тяжелым…
И еще: обманчивая косолапость движений сразу вызывает в памяти медведя в цирке или зоопарке, потому что медведь тоже с первого взгляда кажется добродушнейшим из животных.
Вот он какой, Фима-Фимка-Фимочка, Архимуд Серакузский…
