— Всё уже обговорено?
— А ты как думаешь — что я вот так, с бухты-барахты, принёс цветы и — в ЗАГС? Сначала сестру Пашу подослал, чтоб почву прощупала. Поговорили меж собой, Зина не против. Теперь надо официально! Ну, давай!
— Будем! — отозвался Роберт, процеживая свой стакан через зубы. — А я вот, Владимир Иванович, развожусь! Детей нет, и жизни мне нет с Валюхой. Чужой стала! Будем менять наши три комнаты, которые мне достались ох как трудно! Пришлось прописать родителей, которых уже нет.
— Подожди! А нам съезжаться надо! Так может, и искать не будем?
— А что — замётано!
— Тогда всё, Роберт! Больше не пьем! Поедем — обрадую Зиночку, вручу ей цветы, и всё такое.
В сентябре Володя расписался с Зиной в ЗАГСЕ, и в этом же месяце они переехали в трёхкомнатную квартиру на улице Куцыгина. Роберт скончался от инсульта через два года, не дожив до пятидесяти. Говорили, что после развода он не отказывался и от второго стакана, не прочь был выпить и третий.
* * *
Ось жизни семьи Марчуковых постепенно смещалась в города державы, вся мужская молодая поросль осела в мегаполисах, а в деревне оставался последний одинокий воин — Иван Марчуков. Он и не помышлял отправляться в город вслед за всеми, хотя такая возможность у него была. Евсигнеев стал заместителем председателя облисполкома в Воронеже, и его прочили на должность председателя. Друг юности Ивана Гаврюша Троепольский давно уже величался Гавриилом. После повести «Белый Бим — чёрное ухо», которую читал и ценил сам генсек Брежнев, к нему пришла слава, теперь он известный на всю страну писатель. Марчуков искренне радовался за друзей и сам подумывал о том, чтобы сесть за письменный стол, даже начал делать кое-какие наброски.
Но всё же Иван решил доживать в собственном доме, ухаживать за садом и принимать летом у себя детей, а может быть, в скором времени и внуков. Город — это не для него!
Но — увы — стало подводить здоровье. Простуды с завидным постоянством преследовали Марчукова, он страдал одышкой и всё чаще оказывался в новой больнице, той, которую строили под его непосредственным патронажем: своё партийное поручение он выполнил, и право перерезать красную ленточку ножницами ему предоставили вместе с первым секретарём райкома.
Каждый раз, когда надо было подлечиться, он являлся к главврачу Ядыкиной в сопровождении Паши и, улыбаясь своей лучезарной, только ему присущей улыбкой, говорил: «Людмила Васильевна! Военфельшера второго ранга не могу ослушаться! Выполняя её приказ, явился в Ваше распоряжение!»
Ядыкина отводила для него отдельную палату с окном на сосновую поляну, и поскольку чаще всего сюда приходилось являться осенью, вечнозелёная хвоя оживляла пейзаж. Иван набирал с собой книг и читал самозабвенно, удивляясь, как много ещё он не успел прочесть. Разъезжая по району по работе, он частенько заворачивал в Курлак, чтобы нанести визит директору школы. Они сидели подолгу, пили чай, и после этих встреч Иван каждый раз подолгу находился под впечатлением от общения с этой незаурядной личностью. Вот настоящий учитель, думал он, из тех, которые не считают сельскую школу тесным для себя местом. Если бы все были такие, как он!
Было время, когда Иван горел на работе, а теперь он делал положенное и спешил под крышу своего дома, где ему было тепло и спокойно. Пашу всерьёз беспокоил сустав травмированной ноги, порой невозможно было встать на неё, но она потихоньку расхаживалась и за делами забывала о боли. Вместе они ожидали приезда сыновей, и тогда наступал в доме настоящий праздник. Из погреба доставались солёные огурчики, помидоры, квашеная капуста, мочёные яблоки.
За сыновей Ивану переживать не приходилось. Лишь единственный раз он попытался дать совет старшему и понял, что этого делать не следует. Ещё когда тот приезжал на каникулы в Курлак, Иван завёл разговор о том, что пора сыну подумать о партии. На что получил ответ категоричный: «Папа, я не собираюсь вступать в партию, поэтому думать тут не о чем. Не от вас ли с дядей Колей я слышал, что там одни проходимцы? Ведь таких, как вы, там единицы.». Из этого он понял, что его сын не дипломат и не собирается щадить его чувства, как это сделал в своё время он сам, когда отец спросил, верует ли он в Бога.
Ему хотелось успокоить старика, и он ответил — «да». Что ж, может, так и честней? «Если бы в партию больше шло хороших людей, может, всё было бы по иному», — сказал он сыну, но тот снова возразил: «Пап, но хорошим людям вряд ли нужны партии».
Борис принял самостоятельное решение и сбежал из Херсона, куда его распределили после института. Молодых специалистов нещадно обманули, подсунув никчёмную работу, не предоставили обещанное жильё. После нескольких лет мытарств в городе без жилья и приличной работы сын, наконец, одолел этот холодный город, к которому прирос душой..
В шестьдесят пятом году они с Пашей, Санькой и Олей приехали на его свадьбу, поднялись по мраморным ступеням Дворца бракосочетаний на Неве. Иван был в Питере впервые, и всё увиденное помогло понять, почему его сына так притягивает к этим гранитным берегам.
Родители невесты были простыми тружениками, отец работал рабочим на крупном заводе. Во время бракосочетания Паша тихонько шепнула: «А невеста наша красивая!»
Последний день свадьбы был омрачён поднявшейся у Ивана температурой. Домой он возвратился больным, и Паша вновь принялась лечить его всеми способами, которых она знала тысячи.
В поезде Ивану приходили в голову невесёлые мысли о том, успеет ли он увидеть своего внука? С каждым годом ему становилось труднее дышать, и хотя он не сдавался и по-прежнему трудился с лопатой в руках в огороде, часто приходилось останавливаться, чтобы отдышаться и откашляться.
Сын Санька удивил Ивана своим непредсказуемым «виражом». Велись речи о подготовке для поступления после техникума в институт, а он поехал поступать в лётное училище. Что ж поделаешь! Он не может выбирать судьбу для своих сыновей. На аэроклубовской фотографии, где курсант снялся вместе с друзьями у самолёта, Иван прочёл надпись, сделанную рукой сына: «Спасибо, «птица»! Ты пареньку дала родиться — в небе!»
И вот теперь он лейтенант и служит на Камчатке. Вот куда занесла судьба! В шестьдесят седьмом они отметили с Пашей её пятьдесят, а он в это время летал в Вязьме, а затем в Грозном на истребителях. Паша переживала, изводила себя страхами, а он её успокаивал своеобразно: «Ты в Вязьме была в окружении, а он там сейчас летает. Напиши, пусть попробует домик Вьюговой найти, тот, где ты сидела в погребе». Но по весне начался паводок, и на аэродроме «Двоевка», что под Вязьмой, от воды вспучились бетонные плиты, в том числе и те, которые начали укладывать немцы для стартовых площадок «ФАУ». Сына перевели в Грозный.
В первый свой отпуск Александр привёз с Камчатки красной рыбы, несколько трёхлитровых банок икры и жирную атлантическую сельдь в больших круглых банках. Такие деликатесы они и не помнили когда ели. Привёз сынок и бутылку отборного армянского коньяка, купленную им в Москве. Этой минуты, когда он появился у калитки в форме лейтенанта авиации, забыть нельзя.
