Паше стало как-то не по себе, и она ответила Тане, чтобы не обижать её отказом:
— Хорошо, Татьяна Ивановна! Вы познакомьте меня с этим. праведником!
Но всё-таки она решила сначала осторожно разузнать у Ивана — кто такой этот
старец.
Паша кроме магазина никуда не ходила. Хлеб в продмаг завозили раз в неделю, и чтобы досталось (многие брали впрок), нужно было с утра занять очередь. Первое время её не знали, и она много чего наслышалась у магазина о своём муже. Что странно: женщины чаще хвалили его, мужики — ругали на чём свет стоит. Как-то неказистый мужичишка с запахом сивухи толковал другому:
— Новый-то, гляди, — круто взял! Выпимши увидит кого на работе — враз от получки отсчитають. Ить, даже с правления мужиков половину разогнал!
— Дык иде ж ему тверёзых-то набраться? — вторил ему собеседник. — Он про- бывал день-деньской спину гнуть в поле? А дома — свои дела ждуть!
— Говорить, кто работаить — тому пить некоды! А по мне — я на его вкалывать не собираюся, лучше сто граммов положу на душу!
— А как же! Он вон лес завёз, лучшим работникам, говорить, будем дома строить!
— Да, а по мне — пропади всё пропадом! Я доживу век в своёй халабуде!
Когда Паша рассказала Ване о том разговоре, он горько усмехнулся.
— Вся беда в том, что они экономят силы, днём работают спустя рукава, чтобы ещё потрудиться на собственном подворье. У всех участки, скотина, которой потребны корма. Поэтому и тащат то, что плохо лежит в колхозе. Взять для своих нужд не считается зазорным. Стали красть лес, который я завозил для строительства. Нашёл быстро, дела передал в милицию. Если этого не сделать — растянут всё! И делают они это настолько простодушно — словно малые дети, они по-настоящему уверены, что всё это принадлежит им. Даже не пытаются хитрить или прятаться: не ворует только ленивый. После войны такого не было. Сталинский закон о трёх колосках теперь не действует!
Иван над чем-то задумался, потом заговорил вновь:
— А как тебе нравится местный язык? Звучный, напевный. И почти всегда говорят то, что думают, за словом в карман не лезут — ударенья в словах так расставлены, чтобы никто не смог сомневаться в сказанном. И всё это хлёстко, с напором! Вот например, вместо «огурец», они говорят: «игурец», офицер у них звучит как «ифицер»! Интересно, откуда это? Надо побеседовать с нашим местным историком, директором школы. Я даже стал записывать некоторые словечки, которые не слыхивал на Дону, — может, Гаврюше Троепольскому пригодится. Он сейчас книжки пишет. Ты, кстати, прочитала его «Записки агронома»?
— Некогда Ваня! Ты лучше спроси у директора школы о старце, про которого мне Таня рассказывала. Все нашу соседку зовут «баптисткой», а кто и кличет «староверкой». А что у неё за вера, я и не решаюсь спросить. Да, вот ты и кур обещал завести с птицефермы. Я им уже всё подготовила! Будут собственные яички. А коровку как назовём?
— Модисткой, Паша! В память о нашей незабвенной красавице.
В июне наслышанные о красотах поймы Битюга Марчуковы в воскресенье решили выехать на природу. Паша наготовила снеди, наварила свежих яичек, которые Санька носил в корзинке, собирая их с соломы в курятнике: он был маленький, и ему было удобно пробираться в низенькую дверцу, забитую сеткой.
Свежие огурцы и зелёный лук, вареную курицу и кусочек солёного сальца с прослойкой, которое так любил Ваня, Паша положила в матерчатую сумку, да ещё прибавила большую бутылку креплёного портвейна «три семёрки».
Подъехал на «газике» водитель Ивана Николай, худощавый, старательный, непьющий парень, которому с рожденья не повезло с лицом: одна сторона у него почти вся была красного цвета, из-за этого в деревне его звали «Красный».
Иван вышел во двор в тенниске с короткими рукавами, в лёгких широких брюках и парусиновых туфлях. За ним появилась Паша в тонком платье в горошек, на голове — летняя шляпка с ленточкой.
— Папа, можно я позову с собой Юрку тёти Таниного? У него удочки — будем ловить рыбу!
— Можно!
Оля несла под мышками двух своих кукол.
— Ну, кажется, все в сборе? — осмотрел собравшихся Иван.
Удочки молчаливого Юрки Николай привязал к брезентовой крыше, над дверцами.
Ехать пришлось какие-то десять километров, не больше. Николай вёз на место ему известное, и эта излучина Битюга, куда они шли от машины пешком, — превзошла все ожидания. День выдался тихий, солнечный, песчаные плёсы с их водной гладью скрывались под зарослями ив и редколесья. Николай привёл семейство на изгиб реки, где берег был покрыт травой, кудрявые ивы окружали поляну со всех сторон. Место казалось райским уголком.
— Паша! Красота-то какая! — сказал Иван, восхищённо оглядывая окрестности. — Сюда надо каждое воскресенье ездить!
— Как же! Так я и поверила! Вспомни, сколько мне пришлось тебя уговаривать?
— Ладно, ладно! Раскидываем одеяльце под солнышком!
— Олечке я постелю в тени!
— Хорошо, вот здесь, под деревом, можно.
Иван наказал Николаю вернуться за ними вечером, и тот ушёл, отдав удочки ребятам. Юра с Санькой, прихватив банку с червями, двинулись к берегу и устроились над прозрачной водицей, в которой видно было шныряющих пескарей.
Ничего не поймав, ребята затеяли купаться, и Иван смотрел, как они носятся по отмели, брызгая друг в дружку ногами, вспоминал своё детство. Он разулся, снял брюки и зашёл в воду. В прозрачной воде увидел рака и стал звать мальчишек.
Ступая босиком по тёплой земле, прошёлся вдоль берега и вернулся к семейному лагерю. Дочка спала, обняв куклу, и Паша накрыла её простынкой от назойливых мух.
Подошло время обеда. Паша разложила на одеяле провизию, Иван принялся руками ломать курицу.
— Санька, Юра! — позвала Паша.
Прибежал запыхавшийся сын:
— А Юра не хочет кушать!
— Может, стесняется? Ваня, Танин сын какой-то нелюдимый растёт. Как он ещё с нами поехал! Саня, отнеси ему курицу с хлебом и огурец!
Когда Санька убежал, Паша продолжала обсуждать семью Орловских:
— Живёт на одну свою пенсию по инвалидности. А это копейки. Одной рукой в огороде и копает, и сажает, и делает всё! Ни разу не слышала, чтобы пожаловалась. Наоборот, она рассказывает людям, как надо жить. Если даю ей продукты, яйца, иногда берёт, иногда — отказывается, говорит: нам с сыном много не надо! А Санька, прибежит с улицы, хвать что-нибудь со стола и: «Мам, я Юре возьму?» Говорю: «Бери, бери, сынок, Юрке надо помогать, у него папа без вести пропал на войне».
— Таня жива верой, и взгляд у неё. посмотрит, словно в душу заглянет. Я тебе говорил, предлагал ей жилище поприличней — отказалась: «Через три года мой сын уедет в Воронеж. Одной мне с Богом доживать — и этих стенок хватит!»
