– Вижу все так, как будто глаза открыты…
– Четко видите? – опять я, кажется, слишком нервничаю.
– Не все… только то, что хорошо запомнил. Все остальное – очень смутно… Кажется, эта штука… визуализирует память, я бы так это назвал.
Я откинулся в кресле. «Визуализирует память»… А я-то губу раскатал.
Только сейчас я понял, как мне хотелось снова стать зрячим. Пусть даже с помощью этой безделушки.
– Отличная вещь, – сказал Дмитрий Алексеевич. – Сможете сделать еще парочку в том же духе?
* * *
Утро после вернисажа оказалось очень тяжелым.
Если не считать меценатского коньяка, который мы пили в день знакомства, все время после больницы я спиртного в рот не брал. Хотя иногда подмывало, особенно перед сном, когда руки уже ходят ходуном от усталости, а в мозгу еще клокочут идеи новых поверхностей. Но я удерживался, всякий раз спасало «Пианино». Оно словно вымывало мысли и эмоции, мир начинал звучать (нащупал я и музыку, о которой рассказывал тогда Меценат). Так и засыпал, с «Пианино» в руках.
Но на фуршете пришлось пить. С журналистами, с инвесторами, а хуже всего – с художниками. Эти приперлись явно бухнуть на халяву, но какое-то извращенное чувство собственного достоинства не позволяло им потреблять чужое вино без виновника торжества.
Вот моя циррозная печень и не выдержала.
Черт! Если бы я знал, что народу будет так много!
Я застонал.
– Доброе утро! – раздался бодрый голос Миши. – Вот, выпейте, триумфатор вы наш!
Я был готов убить эту сволочь здоровую. Выпил небось не меньше моего, а хоть бы хны. Миша вложил в мою руку стакан с чем-то холодным и шипящим. Я приложил стакан ко лбу. Немного полегчало.
– Это растворимый аспирин, – осторожно сказал Миша, – его пить надо.
– Меценат порекомендовал? – мрачно осведомился я.
– Дмитрий Алексеевич, – подтвердил мой импресарио. – Да вы пейте!
Я стал пить. Как обычно, Меценат заранее знал, что мне поможет.
Он вообще все знал заранее. Разве что в каких-нибудь мелочах путался. Но основные вехи моей жизни отслеживал исключительно точно. Однажды вызвал «скорую» за полчаса до того, как у меня прихватило сердце. Они приехали, пытались возмущаться, он платил какие-то деньги, чтобы они подождали… и они дождались. Смотрели на Дмитрия Алексеевича потом, как на нечистую силу. Самое смешное, что я о приезде «скорой» не знал, работал себе в подвальчике, а потом чувствую – что-то мне дышать трудно. А тут и врачи под рукой оказались…
Оказался он прав и сейчас. Аспирин приглушил ноющую боль в голове, да и тошнить, кажется, стало поменьше.
Я сел в кровати и, противу ожидания, это действие не вызвало катастрофических последствий.
– Вы пока посидите, Александр Петрович, – Миша обрадовался еще больше, – а я вам газетки почитаю. Вот, «Московский комсомолец»… ой… Я лучше другое что-нибудь…
– Миша, – строго сказал я, – если утаишь от меня правду, выгоню из импресарио!
Угроза была липовой. Мой импресарио меня полностью устраивал. Под невзрачной Мишиной внешностью скрывался свирепый бухгалтер. Ни один журналист не мог похвастаться, что побеседовал со мной бесплатно. Все попытки очернить мое имя пресекались жестоко, но не сразу. «Пусть, пусть раздуют скандальчик, подогреют интерес публики, – говорил в таких случаях Миша, – тут-то мы их и прихлопнем рубликом». И всегда прихлопывал.
Но Миша все равно испугался. Вернее, очень натурально изобразил испуг.
– Хорошо! Но вы не волнуйтесь, тут есть… не очень хвалебные слова…
– Вот если «эМ-Ка» меня хвалить начнет, я тебя точно выгоню!
– Читаю, – торопливо отозвался импресарио. – «8 мая в галерее Звягинцевой состоялась…» Э-э-э…
– Миша! – я грозно сдвинул брови.
– «…состоялась, как мы сначала подумали, презентация новой московской помойки. Ан нет! В салоне обосновался вернисаж скандально известного художника…»
– «Художника» в кавычках?
– Да, – виновато признался Миша.
– Так и читай – «художника в кавычках»!
Я улегся на кровать, но не потому, что стало плохо. Наоборот, хотелось с максимальным комфортом насладиться этим опусом.
– «…художника в кавычках Добрышева. Впрочем, этот… в кавычках… деятель искусств совершил полезную для общества работу, собрав металлолом с улиц города. Удивляет другое – удивляют доверчивые посетители, которые гладят эти железяки, надевают их на головы и даже (ужас какой!) лижут их…»
Этот пассаж меня заинтересовал.
– Правда лижут? – спросил я, массируя виски.
– Художник Луговой лизнул «Антрацит», – сознался Миша. – Но я сразу же пресек. Дальше читать?
– Давай.
– «Все эти чесалки хороши для спин бомжей, которые…» – импресарио вдруг запнулся.
– Миш, – сказал я озаренно, – ты им сколько заплатил?
– Да как я мог?!
Менее опытный человек услышал бы в его голосе только гнев праведный. Но я знал Мишу не первый месяц и поэтому погрозил пальцем. Мой импресарио понял, что запираться бессмысленно, и вздохнул:
– Пять штук евро… Но был уговор, чтобы без намеков на прошлое!
– Ничего, ты еще в суд на них подашь, – давясь от смеха, предположил я.
Миша засопел теперь уже с искренним возмущением:
– Я бы и так подал. Мы договорились: я подаю, они извиняются, подписываем мировое… и они получают пять тысяч. Теперь три получат, подлецы!
Я хрюкнул. Миша, с его тонкой натурой, умел найти неожиданное оскорбление. Я сам был свидетелем, как он смертельно унизил одного бизнесмена. Бизнесмен в «ревущие девяностые» явно поднялся на рэкете, и прошедшие годы не изгладили память об этом. Когда Миша, дико извиняясь, отказался продать мое любимое «Пианино» за бешеные деньги, бизнесмен обложил его с ног до головы виртуозным многоэтажьем. А в ответ услышал тихое: «А вы… дурак!». Хорошо, что Меценат не допустил мордобоя, в котором у Миши не было ни единого шанса. Но несостоявшийся покупатель долго еще орал из прихожей: «Меня! Дураком! Ты знаешь, кто я, сука? А меня дураком! Ты у меня кровью умоешься!».
Кстати, потом Миша ему под видом «Пианино» втюхал один из неудачных проектов за половину первоначально предложенной бешенной суммы.
– Миш, – спросил я, вытирая слезы с невидящих глаз, – а почему нельзя было просто заказать им ругательную статью? Официально?
– Во-первых, так никто не делает, – снисходительно ответил он. – Во-вторых, пришлось бы платить налог, что подняло бы цену на…
– Все-все! – я поднял руки, сдаваясь. – Ты прав. Ладно, хрен с ним, с «эМ-Ка». Где-нибудь хвалят?
– Да все остальные хвалят! Причем бесплатно!
