Теперь Богдан поверил Голосу окончательно.
* * *
Бабушка, чтобы запугать Богдана, часто ему рассказывала про наркоманов и алкоголиков. Дескать, это люди пропащие, они только об одном и думают – ширнуться или напиться. Ради этого они готовы все продать, от всего отказаться. Тогда Богдан не верил бабушке, думал, она все выдумывает, но теперь он понимал наркоманов и алкоголиков.
То есть сами наркотики его не вдохновили. Кайф, конечно, был сначала, но потом стало так плохо, что ну его к черту такой кайф. Да и вино, которым его на Новый год угостил дед, тоже показалось противным.
Но чистая радость, которую он собирал, как пчелка нектар… Это другое дело! Она вливалась в него легко и весело, клокотала и пенилась, разбрасывала брызги, от чего становилось еще веселее. И потом, когда радость выветривалась, похмелье не наступало. Просто становилось чуть грустнее и спокойнее. Ни голова не болела, ни желудок.
Для контакта, как оказалось, не обязательно было дотрагиваться до головы. Хватало и руки, плеча, ноги.
Оказалось, что приятный вкус не только у радости, есть своя прелесть в печали, сосредоточенности, надежде, уверенности, даже злости. Богдан стал делать из них коктейли.
Опытным путем он установил, что начинать лучше со злости. Это как острый салат перед основной едой. Злость возбуждает аппетит, который отлично утоляется, например, торжеством победителя. Потом что-нибудь пожиже, вроде безотчетной радости от жизни. И на десерт – легкая грусть, или нежность, или приятная усталость после хорошо сделанной работы. И тогда получался полный кайф.
Тут главное было не расплескать. Если перерывы между «приемами пищи» оказывались слишком большими, можно было сильно обломаться. Неутоленная злость, если ее вовремя не залить радостью или хотя бы нежностью, вызывает в голове что-то вроде изжоги. Да и светлая грусть, употребленная на почти голодный желудок… то есть мозг, – это то же самое, что чипсы натощак. Только раздразнят, а ничего не утолят.
Поэтому пришлось учиться набирать чужие эмоции про запас. Богдан иногда очень ясно представлял у себя в голове что-то вроде огромного зоба, который он набивает злостью, весельем и далее по списку («Перемешать, но не взбалтывать!»). Чувства плескались там, не вливаясь в Богдана, только чуть-чуть остывали. Потом, когда коктейль был готов, его можно было выпить – залпом или маленькими глоточками. Оба способа оказались по-своему хороши.
После этого мальчик ходил полдня, как пьяный. Нет, не как пьяный – алкоголь не столько радует, сколько дурит мозг, а голова у Богдана как раз оставалась ясной. Просто на душе становилось очень здорово.
Это было самое лучшее время в его жизни. Теперь Богдан точно знал: он не такой, как все. Он самый лучший.
Если бы еще мама с папой так не переживали…
* * *
Он сам был виноват. Однажды, только-только «отобедав» чужими эмоциями и находясь по этому случаю в эйфории, Богдан проговорился маме. На ее вопрос: «Ты чего такой довольный?» надо было ограничиться стандартным: «Да так, настроение хорошее». А Богдана какой-то тупой черт толкнул под локоть.
– А у меня способ есть! – ответил он.
И выложил всю свою историю без утайки. Вернее, с одной небольшой утайкой – про наркотики он не рассказал. Соврал, что Голос иногда ему снится.
Мама перепугалась до икоты. Богдан даже пытался пойти на попятную, заявил, что он все придумал, нет никакого Голоса, но было уже поздно. Родители, вспомнив молодость, обрушили на сына всю мощь своей заботы.
Папа снова потащил его в церковь, на исповедь. Батюшка, понурый и помятый, слушал Богдана невнимательно, хотя и вежливо. Грехи отпустил и наказал приходить в церковь почаще, потому что только так можно спастись. Богдан, прикладываясь напоследок к его холодной руке, не удержался, проверил, нет ли чего у батюшки в голове – поживиться. Ничего не было, только серый и вязкий кисель скуки. Папе священник сказал, что Богдан – мальчик хороший, но бывать в храме нужно не только по распорядку, но и по зову души. И обряды выполнять.
Богдан обрадовался, что все так просто закончилось, но все испортил какой-то священник непонятной должности. Уже на самом выходе, когда папа почти надел шапку, этот молодой человек в рясе преградил им путь и мягко сказал:
– А ты почему не во всем покаялся, мальчик?
Богдан набычился. Папа насторожился:
– Вы подслушивали исповедь?
– Нет нужды, я вижу. Пойдемте со мной.
Человек в рясе говорил по-прежнему мягко, но это была мягкость резиновой стены, за которой прячется вековая каменная кладка. Наверное, поэтому папа с Богданом двинулись за священником без возражений.
Они вышли на улицу. Стоял октябрь, излет позднего бабьего лета. Облаков почти не было, но солнце напрасно пыталось согреть стылый воздух. Папа поежился и надел шапку.
– Холодно, – сказал человек в рясе. – Зима скоро.
И он вдруг повел разговор про зиму, про то, что иногда кажется, что зима – это навсегда, что никто тебя больше не согреет. Тогда хочется согреться хоть как-нибудь: хоть водочной отравой, хоть в компании сомнительных друзей. Но это обман. Не нужно ничего этого, нужно просто молиться и ждать. Потому что за зимой обязательно приходит весна, а потом и лето.
Богдана отчего-то все больше раздражал этот тип, как будто тихий и покладистый, но на самом деле напористый, как бульдозер.
– А если зима затянулась? – спросил он таким недовольным тоном, что папа дернул его за рукав.
Но священник мягким жестом показал: ничего, пусть говорит.
– А если ты вообще на полюсе?! – продолжал Богдан. – И весны вообще не будет?
– Весна есть всегда. Даже если ты на полюсе. Представь: ты работаешь там… допустим, полгода, мерзнешь, скучаешь по теплому солнышку, а потом заработаешь на отпуск – и на юг. И там можно загорать, отдыхать и наслаждаться летом.
– Это вы про царствие небесное? – уточнил Богдан.
Он словил себя на том, что стоит набычившись, поэтому попытался расслабиться и расправить плечи.
– И про это тоже, – согласился человек в рясе. – Но если человек праведный, то его праведность – уже оплата. То есть если ты честно и радостно работаешь на полюсе, то тебе тепло и светло уже от этого.
– От работы?
– От честности.
Они замолчали, каждый оставаясь при своем. Папа не сводил с Богдана недовольного взгляда, но не вмешивался.
– Нельзя согреться, отнимая тепло у других, – сказал священник очень грустно.
Богдан вздрогнул и замер. Откуда он знает?!
– Чтобы согреться, надо отдавать тепло другим. Так что зря ты не покаялся батюшке во всем.
Богдан сообразил, что собеседник про тепло просто так сказал, для выразительности. Это придало мальчику наглости:
