– Ты такой удобный, – сказала Надя.
Я рассмеялся:
– Это мы удобные. Ты молодец!
Я чмокнул ее в нос за то, как она здорово установила контакт с мамой. Надя поняла.
– Это просто. Я ее полюбила. Еще до первого взгляда, понимаешь? А потом…
А потом Надя уже почти и не играла. Она была той самой робкой и застенчивой невестой, о которой всегда мечтала для меня моя мама.
– Слушай, – вспомнил я Надину грусть в разговоре с мамой, – а ты правда хочешь ребенка?
– Очень. Вдруг ты…
«Уйдешь из оболочки…» – понял я.
Я промолчал.
«Это вполне может случиться», – поняла она.
– Есть способ, – сказал я. – Если вдруг…
– …тебя перенесет, – подсказала она.
– Свяжемся через электронную почту. Я прямо сейчас сооружу ящик…
Она пресекла мои попытки дотянутся до ноутбука.
– Нет, – прошептала моя половинка, – сейчас у нас есть более важное занятие.
…Не знаю, сколько женщин было в моей жизни – то есть в моей вечности. Не хочу знать, сколько мужчин обладали ею – то есть обладали ее телами. Но каждый интимный опыт, каждая, пусть мимолетная, связь прошла через нас. Драгоценные крупицы опыта оставались, шлак уносила Лета. И – правы, правы диалектики! – количество перешло в качество той ночью. Тысячи самых нежных мужчин ласкали тысячу самых страстных женщин. Это была великолепнейшая оргия, в котором мы участвовали вдвоем. Каждое прикосновение, каждое движение давали нам больше счастья, чем обычные люди могут получить за годы разгульной жизни.
Потому что мы не занимались сексом, и даже любовью не занимались – мы слились воедино. Это не метафора. Мы стали одним существом, которое одновременно и ласкало, и принимало ласки, и целовало, и подставляло губы. Мы не изобретали позиций и особых фрикций, нам было хорошо от одного прикосновения… И от второго… От сотого…
Я упал на подушку, жадно хватая воздух. Рук-ног не было. Вообще ничего не было, кроме моей половинки, которая лежала рядом в позе, которая постороннему могла бы показаться неудобной. Но я-то знал, что именно так ей и хочется сейчас лежать, а повернуться – нет ни сил, ни желания, ни необходимости.
Я сдвинул ладонь на пять миллиметров вправо. Там меня ждала ее рука. Мы соприкасались подушечками пальцев – и это было продолжением чуда.
– Господи! – сказал я за двоих.
«Интересно, – подумал я, – а бог есть?»
– Наверное, есть, – ответила Надя. – Такой подарок…
«…мог сделать только он», – додумал я.
* * *
Как только мы оказывались наедине, мы говорили. Или занимались любовью, что, в сущности, тоже было формой беседы.
Окружающие шумели вокруг, какая-то философиня пыталась мне объяснить, что негоже уводить жену у хорошего человека. Я ее терпел долго, но когда она дошла до довода: «Вы еще молодой, вы еще найдете себе жену, а он…» – смех прорвал оборону и вырвался наружу. Философиня ушла, уверившись в моральной испорченности математиков.
Служебными делами мы продолжали заниматься, но без особенного пыла. Единственное, на что я соглашался тратить время – это на Мишу. Постепенно к нему прибивались люди: молодой кандидат философских наук, что на лекции спорил со мной больше всех; неизвестно откуда взявшийся аспирант физфака; однокурсница Миши (но эту, кажется, больше занимал он сам). Я считался руководителем, но понемногу отдалялся от группы, а к зиме вообще распрощался с ними.
Миша обиделся, остальные удивились. Я рассказал им почти правду: жена ждет ребенка, нужно зарабатывать деньги, приходится увольняться и уходить на вольные хлеба. Все всё поняли, только Миша упорно присылал мне их выкладки, которые я не смотрел. Зачем? Всю эту кашу я заварил для того, чтобы найти мою половинку.
Тем не менее на банкет по поводу публикации первой статьи меня зазвали. Гордо показали мне фамилию «Мухин» среди авторов, я тепло поблагодарил. Выпили спирта с «Фантой» (спирт обеспечил жизнерадостный физик Андрюша), поговорили за жизнь.
Меня расспросили о новой работе. Я рассказал, какой сейчас высокий спрос на семейных психологов, да и доходы повыше. Они кивали и потихоньку наливались крепленой «Фантой». После третьей разговор перекинулся на то, что их интересовало по-настоящему – на новую математику. Миша предлагал назвать ее «диалектической математикой». Философ Борис возразил, что так будет путаться с диаматом, который диалектический материализм. Миша кричал, что это и круто! Борис возражал, что не круто, а глупо. Встрял Андрюша, который заметил, что глупо не это, а попытки изобрести велосипед. Ведь башмаку понятно, что корень квадратный из объемной плотности вероятности – это волновая функция, нахрена плодить сущности. Миша окорачивал и его, а однокурсница Оля сидела за его спиной гордая и счастливая. Ее Мишенька самый умный и уже на четвертом курсе написал настоящую научную статью.
Я потихоньку смылся. В коридоре меня догнала Оля:
– Вы обиделись, Александр Васильевич?
– Алексей Васильевич, – с улыбкой поправил я ее.
– Ой, – она очаровательно покраснела, – просто вас все зовут «Ал Васильевич»… Вы обиделись?
– Наоборот. Я горжусь. Я им не нужен, а это лучшая награда для учителя.
Кажется, она не поняла, но послушно улыбнулась вслед за мной. Мне захотелось сказать ей что-нибудь приятное.
– Знаете, Оля, я когда-то пообещал вашему Мише Нобелевку.
Девочка смотрела с живым интересом. По-моему, ее заинтересовала не только Нобелевка, но и пленительное словосочетание «ваш Миша».
– Так вот, он ее получит. Но при одном условии! – я поднял указательный палец. – Вы должны в него верить. Даже если все остальные верить не будут.
– Но ведь уже верят, – удивилась Оля. – Статью же напечатали!
Я покачал головой.
– Вы думаете, – она нахмурилась так же очаровательно, как до того краснела, – что Мишу будут критиковать?
– Это не самое плохое. Могут вообще не заметить. Не понять. Вот тут вы должны его поддержать. Поверьте – это вам вернется. Сторицей.
Теперь Оля очаровательно задумалась. Вот бывает же у девушек такой возраст, когда они все делают очаровательно. Особенно когда на них смотрит слегка подвыпивший мужчина.
– А вы мудрый, – сказала она вдруг. – Странно. Молодой… а мудрый. Я Мишу поддержу. За шиворот поддержу!
Она поцеловала меня на прощание в щеку. И мне было приятно. Мне хотелось надеяться, что сегодня я спас одного очень хорошего человека от очень плохой вещи – неверия в собственные силы.
* * *
На этот Новый год мама впервые на моей (то есть мухинской) памяти напилась и стала стремительно-разговорчивой.
– Наденька, – говорила она, жестикулируя полупустым бокалом, – ты меня слушай! Я старше вас с Лешей, вместе взятых!
