Ладно, я все-таки мужчина. Мне нужно сказать то, что понятно уже обоим.
– Вы… тоже?
Она тоже. И она боится, что ошиблась. Наверное, она тоже пару раз ошибалась, как и я.
– Что… тоже?
Отражение моей фразы, точно так же, как и она сама – отражение меня. Два слова, разделенные паузой в полторы секунды. Нет, надо с этим кончать.
– Я… я блуждающая душа, – смотрю в свое отражение, как в зеркало. – Я переселяюсь из тела в тело. Меняю оболочки. В это, – небрежно указываю на себя, – я вселился…
– Неделю назад посреди лекции, – сказала она.
И сразу стало легче. Хорошо, что мы сидим. Ноги ватные.
– А я здесь уже год.
Сначала мне показалось, что она улыбается, но оказалось, что рот скривился не перед хохотом, а перед плачем.
* * *
Мы проговорили три часа подряд, быстро, захлебываясь, перебивая друг друга и перехватывая мысль. Мысль была одна на двоих.
«Наконец-то! Наконец-то есть еще кто-то!»
Мы болтали, как два друга детства, или два однополчанина, или разлученные в детстве близнецы, или… Нет, все эти сравнения хромают. Ближе всего такое: мы говорили, как умалишенный, обнаруживший в палате зеркало, болтает сам с собой. Ничего нового мы друг другу не сказали, да и сказать не могли. Ведь мы были одним и тем же существом, разделенным зачем-то надвое.
Отличия удалось выявить лишь самые незначительные. Например, я меняю тело раз в два-три года, а то и чаще, а она гостит в оболочке лет по пять-семь. Она лучше помнит прошлое, зато я быстрее осваиваюсь на новом месте.
Так что мы повторяли все то, что было и нам самим известно, но ничего более захватывающего мы в жизни не слышали.
Мы бы продолжили болтать и дальше, но нас прервали. Молодая дама, скорее всего, из деканата философского факультета, нарушила наше уединение. Коротко постучав, она тут же вошла и зачастила со скоростью хорошо смазанного пулемета:
– Надежда Петровна, Александр Иванович просил вас…
И тут в ее пулемете заело ленту. Дамочка застыла на полуслове с приоткрытой челюстью. Надежда нахмурилась и переспросила:
– Что с вами, Леночка? Что он просил передать?
Леночка из столбняка вышла, но ответить не удосужилась.
– Я потом зайду, – пробормотала она, развернулась и вышла, даже не покачивая худыми бедрами.
– Чего это она? – удивился я.
Надежда пожала плечами, потом посмотрела на стол перед собой и вдруг рассмеялась. Я проследил ее взгляд и поддержал веселье – мы сидели, крепко схватив друг друга за руки.
– Ты женат? – спросила она деловито.
– Нет. Я с мамой живу. Но в двушке.
– Это хорошо. Я-то замужем…
Она нахмурилась, но я понял, что речь идет не о трагедии, а всего лишь о проблеме. Надя сейчас сожалеет не о муже, которого придется бросить, а о времени, которое придется на это потратить.
Уже в машине я поинтересовался:
– А кто муж?
– Хороший человек, – Надя ловко выруливала с универской парковки. – Проректор по хозчасти. Ничего, разберемся. Твоя мама как отнесется, если я сегодня перееду?
Я поскреб подбородок. М-да… Мама, мягко говоря, будет удивлена… Ничего, сердце у нее, кажется в порядке. Сосуды пошаливают, но не настолько, чтобы наш разговор закончился инсультом.
– Я подготовлю, – пообещал я. – Она вообще-то добрая.
– Расскажи про нее поподробнее, – попросила Надя.
* * *
Мама очень долго не могла поверить, что я не шучу. А когда поверила, села на табуретку и замолчала, тупо переводя взгляд с одного предмета интерьера на другой и мусоля в руках носовой платок.
– Она молодая? – жалобно спросила мама.
– Ну… не соплюха… немного старше меня.
Мама прижала платочек ко рту.
– Ой, – сказала она.
Я обнял маму и пообещал, что Надя ей понравится. Что если не понравится, я ее выгоню. Что все будет хорошо. Что у нее самый умный сын в мире.
– Это в математике ты умный, – безнадежно сказала мама.
Надя позвонила в дверь уже ближе к одиннадцати. Затаив дыхание, я открыл дверь… и вдох застрял внутри, не сменившись выдохом. Перед дверью стояла очень испуганная молодая женщина, сжавшаяся так, чтобы при любом резком движении или окрике броситься наутек.
– Это моя Надя, – сказал я и повернулся к маме.
Мама рассматривала мою половинку с жалостью. Может быть, она и собиралась изобразить вежливое отчуждение или даже угрозу, но как можно угрожать маленькой бедной собачке, которая, дрожа от холода, просится в тепло.
– Вы проходите, – сказала мама, – я сейчас чайку соображу.
Потом мы сидели за столом и пили чай. Надя краснела так естественно, что меня завидки брали. Краснела и поглядывала на меня каждый раз, когда собиралась что-то сказать. Вроде как разрешения спрашивала. Мама незаметно для себя перешла на ты и все ругала меня, что я раньше их не познакомил.
– А я-то думаю, чего это он свою Валеру… Ой! – мама торопливо прикрыла рот рукой и принялась шарить по столу. – Тут где-то варенье смородиновое, там витамины.
Я рассмеялся:
– Да ладно, мам, тоже мне, тайна, – я повернулся к Наде. – Это моя бывшая девушка. Мы с ней расстались сразу… после прошлой лекции.
Надя робко улыбнулась и спрятала лицо большой чашкой с пляшущими Козерогами. «Мама ей папину чашку выделила, – сообразил я. – Отлично!»
– Я ведь тоже замужем была, – сказала Надя из-за чашки.
Мама чуть-чуть напряглась:
– А детки у вас есть?
Надя покачала головой с непередаваемой печалью. Честно говоря, мне показалось, что эту печаль она не играет.
– Муж не хотел. Но я еще молодая, так что, – короткий вопросительный взгляд на меня, – если Леша не будет против…
И она зарделась, не договорив, как гимназистка на уроке анатомии.
– Конечно, – мама подперла голову рукой, – хорошо бы внуков дождаться.
Мы сделали еще по глотку, и вдруг мама всхлипнула.
От неожиданности я едва не пролил чай.
– Мама!
– Ничего-ничего! – мама замахала на меня рукой. – Это я от счастья… Думала, уж не дождусь…
Всхлипы удвоились. Я удивленно покосился на Надю, которая тоже сидела с глазами полными слез.
– Пойду-ка я постель организую, – решил я.
Меня никто не остановил. В спину мне потянулся тонкий женский вой.
* * *
Мы лежали обнявшись. Нам было так удобно, как будто наши тела специально изготавливали с учетом неровностей друг друга.
