– Да там система команд – это то, что нам надо!
Он торжествующе подскочил, но тут же сам себя осадил:
– Хотя не, там команды те же, только вычисления параллельные… Не совсем то.
Миша задумался.
– Напоминаю задачу, – мягко сказал я, – нам нужна не система команд. Нужна новая математика, основанная не на Аристотелевой логике…
– Ха! – Миша схватил ручку и намылился писать на первом попавшемся листе бумаги.
Это оказался оборот распоряжения ректора, с которым я должен был ознакомиться под роспись, так что бумагу я Мише заменил на какой-то черновик.
– Ага, – кивнул курсовик и принялся чертить схему.
Под «ага» он, судя по всему, подразумевал «извините» и «спасибо».
– Вероятности, – бормотал он, – нам нужны вероятности…
Я навострил уши. Ночью я тоже добрался до этой идеи, но не смог ее додумать до конца. Памяти математика тут было недостаточно, нужна была математическая соображалка. Причем молодая, гибкая, способная послать традиции в нетрадиционном направлении.
– Ал Васильевич! – от избытка радости Миша даже приподнялся на стуле. – Гляди! Нечеткая логика – это вероятности, но не значения, а функции! И они же операнды! Рекурсия!!!
Я простил ему даже переход на ты – все равно он был неизбежен. Мухинская память на слово «рекурсия» отозвалась радостным звоном. Значит, Миша угадал правильно.
– Супер! – сказал я. – Теперь нужно поработать с аксиомами…
Курсовик скривился с видом Колумба, который явился доложить об открытии западного пути в Индию, а его заставили отчитываться о трате командировочных.
– Ладно, – вздохнул я, – это я и сам. Сначала надо проверить идею. Давай просчитаем что-нибудь такое… туннельный эффект помнишь?
Миша неуверенно кивнул. Физику им читали, но так, вполноги. Ничего, пусть осваивает смежные отрасли знания, если хочет Нобелевку.
– Почитай что-нибудь по теорфизу, там все просто. А потом создай модель в предложенных тобой терминах.
Миша зарделся.
– А что, – мечтательно произнес я, – «теорема Леоненко»… звучит, черт побери!
Миша стал похож на засватанную девку.
– «Теорема Леоненко – Мухина», – поправил он из чувства справедливости.
– «Первая теорема Леоненко – Мухина», – уточнил я торжественно.
Мы рассмеялись. Теперь Миша горы свернет, чтобы разобраться с этим чертовым туннельным эффектом.
Когда он ушел, из-за шкафа раздалось тактичное покашливание. Я мысленно обругал себя. Совсем забыл – там же обретается вечный доцент кафедры Игорь Иванович, человек старой закалки и замшелого ума. Я уже прикидывал, как буду врать, что про Нобелевку и новую математику я студента разыграл, но обошлось без этого.
Когда Игорь Иванович явился из-за шкафа в выцветшем своем джемпере под пиджаком, в пыльных брюках, поблескивающих на заду, он изрек:
– Не стоит, Алексей Васильевич, допускать, чтобы студенты вам тыкали. Потом проблем не оберетесь.
Я приложил руки к груди, изобразив скульптуру «Раскаяние».
– Виноват, Игорь Иванович, увлекся.
– И еще, вы заметили – теорема-то не «Мухина – Леоненко», а «Леоненко – Мухина»! Опасный мальчик, вы бы его поостереглись. А то «Мухин» из названия может вообще исчезнуть! Не повторяйте моих ошибок!
Скульптура «Раскаяние» плавно перетекла в скульптуру «Безмолвная благодарность старшему товарищу». Игорь Иванович величаво кивнул и вернулся к себе за шкаф, а я укусил себя за щеку, чтобы не расхохотаться.
* * *
Теперь, когда математической частью занимался молодой горячий Миша, я смог, наконец, сосредоточиться на философской части. Точнее сказать – на риторике. Каждое слово, которое я произнесу перед этими снобами, должно быть к месту, с нужным выражением и нужной паузой. Леша Мухин занимался своей теорией из соображений честолюбивых – пусть и называл это любовью к истине – у меня интерес сугубо практический. Много раз я пытался понять систему своих прыжков из оболочки в оболочку, много раз находил людей, которые находили объяснения, но всегда это была или смесь предрассудков и суеверий, или нечто невнятное и далекое от практики.
И вот теперь, наконец, появится возможность привить к гуманитарному дубу математическую грушу. Поверить философию алгеброй собственного сочинения. Вычислить Бога. Формализовать чудо.
Понять, кто я такой – и есть ли другие такие.
Я давно запретил себе мечтать о встрече с себе подобными, но все равно всякий раз, когда появлялся хоть призрак надежды – тянулся к предполагаемому собрату. И всякий раз сердце замирало, чтобы через секунду разочароваться и продолжить унылый перестук. Всего лишь жизнь назад я пережил это, когда услышал от Мецената: «Я живу не первый раз…».
Эти мысли и надежды заполняли голову, вытесняя прочь нужные размышления, так что приходилось ругать себя матерно (но неслышно) и за шиворот возвращать к лекции.
Все прочие дела отошли на задний план, семинары я проводил халтурно, на заседаниях кафедры старался забиться в угол, и даже пятничное отмечание дня рождения Игоря Ивановича бессовестно пропустил, хотя был приглашен еще месяц назад.
К субботе текст был готов, но я перечитывал его снова и снова, переставляя слова и пробуя интонации. Мама покорно выслушивала предлагаемые варианты, но выбрать обычно ничего не могла. Зато помогала в другом. Иногда она робко просила:
– Сынок, а попроще это можно как-нибудь сказать?
И тогда я вчитывался в оборот, признавая, что проще сказать не только можно, но и нужно.
Трижды звонила Валера (я не брал трубку) и один раз – кто-то незнакомый. Трубку я тоже поднимать не стал, потому что как раз мучился с разбиением на куски сложноподчиненного предложения. Но потом, в свободную минутку, отзвонился:
– Извините, вы звонили с этого номера…
– Алексей Васильевич? – твердый женский голос, привыкший отдавать команды.
Она даже спрашивала так, как будто посылала на пулемет.
– Да. Надежда Петровна? – я тоже старался быть как можно тверже.
Если она сейчас попытается отменить лекцию…
– Узнали, – голос потеплел на полградуса, – богатой не буду. Вы готовы к лекции?
– Как раз перечитываю текст.
– Очень хорошо, – она почему-то запнулась и продолжила вроде как неуверенно. – А вообще жаль, что не буду богатой. По крайней мере, не в этой жизни.
Во рту у меня пересохло. Я не смог сказать вообще ничего. Так и сидел молча, пока она не попрощалась и не отключилась.
Я забрался в душ и долго под ним стоял. «Не в этой жизни»… Это просто такое выражение. Обычное. Идиоматическое. Никакого отношения к моим прыжкам по оболочкам оно не имеет.
