Он говорил Катьке добрые слова, старался ласково прикоснуться, передавая кружку с вином или сигарету. Оставался на чердаке до утра и развлекал Катьку разговорами. Ни резкости, ни угрозы в нем не было – он и не думал нападать. От маленькой грустной девочки, любопытные глаза которой помнил с детства, Рустам ждал любви.
– Тебе сколько сейчас, шестнадцать? – Он скрутил сигарету и вытянул на матрасе затекшие ноги.
– Нет, – Катька не захотела ему врать, – тринадцать исполнилось.
– Ладно, – он кивнул, – по восточным меркам невеста. Пойдешь за меня замуж?
У Кати дыхание перехватило. Она и подумать не могла, что Бог когда-нибудь снова вспомнит о ней.
– Я?
– Ты, конечно. – Он усмехнулся.
– Но я… Мы… Где мы будем жить?
– У меня, – Рустам улыбался до ушей. – Ты согласна?
– А твои родители…
– Забудь! Соври, что тебе восемнадцать, и все. Так я не понял, ты будешь моей женой?
– Я… – Катька покраснела до кончиков ушей, – а ты… Ты меня любишь?
– Ну, ты даешь! – Он от души рассмеялся. – Стал бы я такое предлагать.
– Хорошо.
– Согласна?
– Да!
– Только это, – Рустам прищурил один глаз, – распишемся, когда тебе паспорт дадут.
– Это же целый год ждать! – Катька расстроилась: еще двенадцать месяцев жизни на грязном чердаке без дома и без семьи она не выдержит.
– Глупенькая, – Рустам обнял ее, разместив гладкую головку с зализанными в хвост немытыми волосами на своем плече, – не надо ждать! Собирай свои вещи.
– Куда?
– В нормальную жизнь. Родители только вечером вернутся с работы, Тимурка не в счет.
– А кто такой Тимурка?
– Братишка мой. Не обращай внимания, у меня отдельная комната.
– Везет же тебе!
– И тебе везет, – он погладил ее по волосам, – только это… Курить бросай.
– Ладно, – Катька сияла – Рустам уже заботился о ней как о своей жене.
– И пить я тебе не дам. – Он строго посмотрел на девочку.
Катька радостно кивнула.
– Тогда пойдем, Екатерина-ханум! Дел у нас с тобой невпроворот.
Глава 9
– Бедная девочка! Как же так?!
Маша сквозь дрему услышала смутно знакомый голос, но не хотела открывать глаза. Не было ни сил, ни желания возвращаться к реальности. Последний раз она проснулась, когда выписывали Юлю с сыном, попрощалась, а потом с еще большим наслаждением ускользнула обратно, в сон: в палате после ухода соседки стало тихо, как в склепе.
– Ты меня слышишь? Проснись!
Противный фальцет заставил сон посторониться. Маша разомкнула веки и увидела прямо над собой встревоженное лицо социальной работницы, Аллы.
– А, это вы…
– Я уже думала, тебя выписали, все в порядке. А тут такое!
– Ничего страшно.
– Ничего?! Ты хоть понимаешь, что чуть не отправилась на тот свет?
– Жаль, вытащили.
– Это не шутки!
– Я не шучу. Иногда смерть бывает во благо…
Алла зашикала и замахала на пациентку руками.
– Никогда так не говори! Перед тобой огромное будущее! Театр, успех.
– Откуда вы знаете?! – Маша подозрительно посмотрела на Аллу.
– Когда мне сказали, что с тобой стряслось, я навела справки. – Женщина бросила вороватый взгляд на дверь и понизила голос. – Нельзя себя заживо хоронить. У тебя талант. И ребенку нужна нормальная семья: мама, папа. Хочешь, я все устрою?
– Вы о чем?
– Не понимаешь?
– Нет…
Алла помолчала, ожидая, что Маша сама наконец сообразит, но Молчановой было лень шевелить мозгами.
– Ты просто напиши отказ от ребенка. И снова станешь свободной. А я позабочусь, чтобы у малышки появились прекрасные родители.
За несколько последних дней мир перевернулся с ног на голову, появился беззащитный и маленький человек, от которого целиком и полностью зависела теперь Машина судьба. А все, оказывается, так просто – роди и отдай?
– С ума сошли?! – Молчанова с ненавистью взглянула на Аллу.
– Но ведь другого решения нет, – волнуясь, женщина наклонилась к ней так близко, что Маша почувствовала кислый запах из кроваво-красного рта. – Тебе ребенок сейчас ни к чему. Зато другим людям очень нужен! Они потеряли младенца, девочку…
– Замолчите!
– Тебе не на что будет жить. – Алла перестала таиться, говорила громко и горячо. – Начнешь клянчить у родителей? Зачем им, уважаемым людям, такой позор? И потом. Сейчас у тебя есть предложения. А через три года, когда ребенок подрастет и ты сможешь вернуться на сцену, уже никому не будешь нужна. Поверь.
– Не ваше дело!
Маше стало не по себе от осведомленности социальной работницы. Кого еще она успела расспросить? Как умудрилась влезть в ее жизнь? В роддомах, наверное, хватает женщин, которые добровольно отказываются от своих детей. Зачем им понадобилась именно ее дочь?! Если бы только Олега не отправили в Чечню и они успели пожениться. Если бы она решилась рассказать обо всем матери и отцу. Не лежала бы сейчас, распластавшись полутрупом в мрачной палате, не слушала этот бред.
– Идите вон!
– Мне и правда пора. – Алла спокойно встала. – Я лучше завтра зайду.
Как только за посетительницей закрылась дверь, Молчанова отвернулась к стене. Она долго лежала без малейшего движения и думала, думала. Она пыталась представить себе, как это можно – жить, отказавшись от собственного ребенка. Скрывать от всех его существование и заметать следы преступления…
Маше снилось, что она пеленает свою крохотную дочь на скрипучей больничной кровати. А та изо всех сил вертится, вырывается, кричит. Маша в раздражении дергает ребенка за руку и слышит оглушительный хруст – хрупкая ручка уродливо выворачивается в локте, ломается. Младенец синеет, кричит от боли, а потом внезапно смолкает. В палате становится невыносимо тихо. Тихо. До звона в ушах. Маша в испуге мечется между окном и дверью. Выскакивает в коридор, пытается позвать на помощь. Только крикнуть она не может – из напряженных связок не вырывается ни единого звука. В ночной больнице пусто, как в морге. Никого. Все та же зловещая тишина. Тогда она пытается спрятать младенца, заметает следы: заворачивает тельце в пеленки, потом – в полиэтиленовый пакет и прячет в больничной тумбочке, чтобы никто не нашел. Но от этого страх в ней только растет – каждую секунду она помнит о том, что стала детоубийцей.
Маша проснулась от слез, которые градом катились по ее щекам. Кошмар оказался таким осязаемым, что она не сомневалась – все так и было. Боялась даже пошевелиться, лежала, в ужасе глядя на ветхую, в сколах и трещинах, прикроватную тумбу. Ей мерещились едва различимые всхлипы и шорохи, доносившиеся из тайника, в котором она спрятала младенца. Ребенок жив?! Тогда она должна немедленно встать и бежать за педиатром: все еще можно исправить. Но Маша лежала, словно намертво прикованная к кровати: боялась, что младенец уже задохнулся и умер. Страх перед тем, что она развернет пеленки и найдет крохотный посиневший труп, был сильнее здравого смысла.
