В то же мгновение улыбка моей подруги изменилась. Та же улыбка, но неожиданно застывшая; внутри она вся сжалась, насторожилась.
— Прошу прощения, но я вас видела в Большой долине и в Звездной тропе и: я очень люблю ваши работы, и я думаю, что вы красавица:
Она говорила так искренне и робко, что стены стали тоньше.
— О, спасибо.
Женщина открыла сумочку. — Не могли бы вы: если вас это не слишком побеспокоит, не могли бы вы дать автограф для моей Корри? Она бы меня убила, если бы узнала, что я была рядом с вами и не: — Ей никак не удавалось отыскать клочок бумаги для автографа. — Здесь что-нибудь должно быть:
Я предложил свой блокнот, и Лесли согласно кивнула.
— Вот, возьмите, — сказал я женщине.
— Спасибо, сэр.
Она написала краткое пожелание Корри и поставила свою подпись, вырвала листок и вручила его женщине.
— Вы еще играли Дейзи Мэй в фильме Лил Абнер, — сказала женщина так, словно Лесли могла об этом забыть, — и в Маньчжурском кандидате. Мне очень понравилось.
— Прошло столько времени, а вы помните? Как это мило:
— Большое вам спасибо. Корри будет так счастлива!
— Обнимите ее за меня.
Какую-то минуту, после того, как женщина вернулась на свое место в очереди. Царило молчание.
— Не говори ни слова, — буркнула мне Лесли.
— Это было так трогательно! — сказал я. — В самом деле. Я не шучу.
Она смягчилась.
— Она такая милая и искренняя. Не из тех, кто говорит: «Вы ведь такаято, верно?» Я просто говорю «нет» и стараюсь улизнуть. «Нет, вы такая-то, я знаю, вы такая-то. Что вы сделали?» Они хотят, чтобы ты перечислила свои заслуги: — Она недоуменно покачала головой. — Что поделаешь! В общении с нечуткими людьми нет места для чуткости. Правда?
— Интересно. У меня такой проблемы нет.
— В самом деле, вуки? Ты хочешь сказать, что ни один грубиян не вторгался ни разу бесцеремонно в твою частную жизнь?
— Лично — нет. Писателям нечуткие люди присылают письма с настойчивыми просьбами, либо рукописи. Это около одного процента, может, даже меньше. Вся прочая почта интересна.
Я возмущался скоростью продвижения очереди за билетами. Не прошло и часа, как нам пришлось отрешиться от наших открытий, войти в кинозал с деловыми намерениями, усесться и смотреть фильм.
— Как многому я еще могу у нее научиться, — думал я, держа в темноте ее руку, касаясь плечом ее плеча, многое желая сказать, — больше, чем когда бы то ни было! А теперь еще между нами жила неистовая нежность секса, изменяя нас, дополняя нас.
— Вот женщина, которой не было равных в моей жизни, — думал я, глядя на нее в темноте. — Я не могу представить, что могло бы быть угрозой, разрушить теплоту близости к ней. Вот единственная женщина, из всех женщин, каких я знал, с которой никогда не может быть ни вопросов, ни сомнений в том, что нас связывает, до конца наших дней.
Не странно ли, что уверенность всегда приходит перед потрясениями?
Двадцать два
Снова озеро, в моих окнах мерцала Флорида. Гидросамолеты, словно солнечные мотыльки, летали, скользили по воде. Здесь ничего не изменилось, подумал я, раскладывая чемодан на тахте.
Краем глаза я заметил какое-то движение и подскочил, я увидел его в двери, — второго себя, о котором забыл: в латах, вооруженного и, в этот момент, возмущенного. Словно я вернулся с прогулки по лугу с застрявшими в волосах маргаритками и с опустошенными карманами, где были яблоки и кубики сахара для оленя, и вдруг обнаруживаю воина в латах, поджидающего меня в доме.
— Ты опоздал на семь недель! — сказал он. — Ты не сказал мне, где будешь. Тебе причинит боль то, что я должен сказать, а я мог бы уберечь тебя от боли. Ричард, вполне достаточно твоего пребывания в обществе Лесли Парриш. Ты забыл обо всем, что узнал? Разве ты не видишь опасности? Женщина угрожает всему твоему образу жизни! — Зашевелились звенья его кольчуги, скрипнули доспехи.
— Она прекрасная женщина, — сказал я, затем понял, что он не поймет смысл сказанного, напомнит мне, что я знал много прекрасных женщин.
Тишина. Снова скрип.
— Где твой щит? Потерял, наверное. Это счастье, что тебе удалось вернуться живым!
— Мы начали говорить:
— Глупец. Ты думаешь, мы носим доспехи забавы ради? — Его глаза сердито смотрели из-под шлема. Зеленоватый в металле палец указал на выбоины и следы от ударов на доспехах. — Каждая из этих отметин сделана какой-нибудь женщиной. Ты был почти уничтожен женщиной; тебе чудом удалось спастись; и если бы не латы, ты был бы уже десять раз сражен, потому что дружба превращается в обязанность и притеснение. Одного чуда ты заслуживаешь. На десятки тебе лучше не рассчитывать.
— Я износил свои латы, — пожаловался я ему. — Но ты хочешь, чтобы я: все время? Постоянно? Есть время и для цветов тоже. А Лесли — это нечто особенное.
— Лесли была чем-то особенным. Каждая женщина особенна на день, Ричард. Но особенное становится общим местом, воцаряется скука, исчезает уважение, — свобода потеряна. Потерять свободу — что еще терять?
Фигура огромная, но более проворная, чем кошка в драке, и необыкновенно сильная.
— Ты создал меня, чтобы я был твоим ближайшим другом, Ричард. Ты не создал меня симпатичным или смеющимся, или с добрым сердцем и мягким характером. Ты создал меня, чтобы я защищал тебя от связей, ставших опасными; ты создал меня, чтобы я обеспечил сохранность твоей душевной свободы. Я могу спасти тебя, только если ты будешь поступать так, как я скажу. Ты можешь показать мне хотя бы одну счастливую супружескую пару? Одну? Ты мог бы назвать из всех своих знакомых тебе мужчин хотя бы одного, кто избежал бы немедленного развода и дружбы вместо супружества? Я вынужден был согласиться.
— Ни одного.
— Секрет моей силы, — продолжал он, — в том, что я не вру. До тех пор, пока ты не лишишь меня разума и не превратишь реальность моего существования в вымысел, я буду направлять и защищать тебя. Лесли сегодня для тебя прекрасна. Другая женщина была прекрасна для тебя вчера. Каждая из них уничтожила бы тебя в супружестве. Есть одна совершенная женщина для тебя, но она живет во множестве разных тел:
— Я знаю. Я знаю.
— Ты знаешь. Когда ты найдешь единственную в мире женщину, которая может дать тебе больше, чем много женщин, я исчезну.
Мне он не нравился, но он был прав. Он спас меня от нападений, которые могли убить во мне то, чем я в этот момент являлся. Мне не нравилась его самонадеянность, но самонадеянность исходила от уверенности. Неуютно было оставаться с ним в одной комнате, но попросить его исчезнуть означало в конце концов стать жертвой открытия, что эта женщина или та не является моей единственной родной душой.
