– Ага, – кивнул Колин. – И герои ничего так, даже этот жуткий папаша.
– Да, – согласилась Катерина.
В темноте он видел только ее светлые волосы и контур лица.
Через тридцать минут после начала фильма он взял Катерину за руку. Рука вспотела, но ему нравилось так сидеть.
– Этот папаша, конечно, эгоист, но с кем не бывает, – продолжила Катерина.
– Ага.
– Теперь-то я понимаю, что эти вундеркинды собой представляют…
– Это кино, а не жизнь. Например, все вундеркинды в этой картине привлекательные, – сказал он.
– Те вундеркинды, которых я знаю, – тоже, – рассмеялась она.
Колин посмотрел на нее и… нет. Он боялся, что она откажет ему.
– Они в этом фильме все талантливы от рождения. А я – нет. Я с трех лет работал над собой по десять часов в день, – не без гордости сказал он, умолчав, правда, о том, что все это – изучение языков, шлифовку произношения, запоминание фактов, тщательный анализ любого встретившегося ему текста – воспринимал как работу.
– Я понимаю, что ты все на свете знаешь, но какие у тебя есть таланты, кроме знания языков? – вдруг спросила Катерина.
– Ну, я хорошо разбираюсь в шифрах… И в лингвистических трюках вроде анаграмм. Искать анаграммы – мое любимое занятие. Могу подобрать анаграмму для чего угодно.
Он никогда раньше не рассказывал Катеринам об анаграммах. Ему казалось, что это им скучно.
– Для чего угодно?
– Дно – лед, я гогочу, – скороговоркой произнес он, и она засмеялась.
– А Катерина Картер? Слабо?
Ему так хотелось обнять ее и поцеловать в темноте полные, нежные губы. Но… он не был уверен. Сердце колотилось.
– Карета кретина Р. Ой, нет. Картина «Катер Ре»…
Она засмеялась и положила руку ему на колено. У нее были нежные пальцы. Сырой подвал вдруг наполнился ее запахом. От нее пахло фиалками, и он понял, что уже почти пора, но… не мог решиться. Он тянул время. Он хотел еще немного потянуть, потому что поцелуи – это приятно, но предвкушение еще приятнее.
– Как это у тебя получается? – спросила она.
– Практика. Я давно этим занимаюсь. Сначала пытаюсь сложить из букв слово, например, карате – ракета, а потом… Тебе, наверное скучно? – вдруг спросил он, надеясь, что это неправда.
– Вовсе нет.
– А потом пытаюсь составить фразу. Это просто трюк.
– Ладно. Анаграммы – раз. А все-таки другие таланты у тебя есть? – спросила Катерниа, и Колин, собрав в кучку все свое мужество, сказал:
– Ну, еще я неплохо целуюсь.
[девять]
– Устраивайтесь поудобнее. Холлис предупредила, что вы придете взять у меня интервью, – сказал Старнс, и Колин сел на пыльный диван, похожий на тот, на котором он впервые поцеловался с K. XIX. В комнате не было кондиционера, и, положив цифровой диктофон на кофейный столик, Колин почувствовал, как по шее скатилась первая капля пота. День обещался быть длинным и жарким.
– Когда ты приехал в Гатшот? – спросила Линдси.
– Я родился здесь
[45]
в тысяча девятьсот двадцатом. Родился, вырос, жил здесь, здесь и умру, – сказал старик и подмигнул Линдси.
– Ой, Старнс, не говори так, – покачала головой Линдси. – Что я без тебя буду делать?
– Полагаю, гулять с этим мальчишкой Лайфордом, – ответил Старнс. Развернувшись к ребятам, он добавил: – Я вообще-то невысокого мнения о его папаше.
– Да ты просто ревнуешь, – засмеялась Линдси. – Расскажи нам о фабрике, Старнс. Эти парни там не были.
– Фабрика открылась за три года до моего рождения, а я там работал с четырнадцати годков. Не будь ее, работал бы на ферме, как мой папаша. Тогда мы выпускали все: футболки, носовые платки, банданы – короче, трудились на износ. Но твоя семья всегда к нам хорошо относилась – сначала доктор Динцанфар, а потом Корвилл Уэллс, его зять. Да и этот прохиндей Алекс, который тебе приходится папашей, уж прости, Линдси. Теперь вот Холлис о нас заботится. Я проработал на фабрике шестьдесят лет. Это мировой рекорд. В честь меня даже назвали комнату отдыха, вот как. – Старнс улыбнулся верхней губой.
Дом уже напоминал баню – так было жарко. Да, не легко нам достанутся обещанные баксы, подумал Колин.
– Чаю хотите? – спросил Старнс и, не дожидаясь ответа, встал и прошел на кухню.
Чай у Старнса оказался горько-сладкий, немного похожий на лимонад, только для взрослых. Колину чай очень понравился, и он выпил несколько чашек. Старнс говорил и говорил, прерываясь только на то, чтобы выпить лекарство (один раз) и сходить в туалет (четыре раза; старики почему-то очень любят ходить в туалет).
– Во-первых, запомните, в Гатшоте мы никогда не бедствовали. Даже во время Великой депрессии я не голодал, потому что доктор Динцанфар увольнял с умом – не больше одного человека из каждой семьи.
Внезапно Старнс переменил тему:
– Этот городок зовется Гатшотом со времен царя Гороха, а ты, Линдси, наверное, и не знаешь почему?
Линдси кивнула, а Старнс, казалось, обрадовался:
– Ясное дело! Ну, тогда ты вообще ничего не знаешь! В старину, еще до моего рождения, бои за деньги были вне закона. А если кому чесалось нарушить закон, Гатшот для этого был самым подходящим местом. Я и сам пару раз попадал за решетку. В 1948-м напился, в 1956-м хулиганил, а в 1974-м угодил в кутузку на два дня за незаконное использование оружия, когда укокошил змеюку Кэролайн Клейтон. Ну откуда мне было знать, что она домашняя? Я зашел в дом Кэролайн, чтобы забрать молоток, который одолжил ей полгода назад, и вдруг вижу: по кухне ползет крысиная змея. Что бы ты сделал на моем месте, сынок? – спросил он Колина.
Колин задумался.
– Вы вошли в чужой дом, не постучавшись? – спросил он.
– Я стучался, но ее не было дома.
– Это тоже преступление, – заметил Колин. – Вторжение в частные владения.
– Хорошо, что тебя там не было, сынок, а то б ты меня арестовал, – заметил Старнс. – Видишь змею – убей ее. Так меня воспитали. Так что я ее пристрелил. Надвое перешиб. И в тот же вечер Кэролайн Клейтон заявилась ко мне в дом. Сейчас-то она уж померла, царствие ей небесное. Она кричала и причитала, что я, мол, убил Джейка, а я ей говорю, не трогал я никакого Джейка, я только пришиб чертову крысиную змею. Но оказалось, что Джейк – это змея, которую она любила как ребенка. Своего-то у ней не было, замуж она так и не вышла. Страшная была, как смертный грех, храни ее Господь.
– А змее, наверное, было все равно, что она страшная, – заметил Колин. – У них ведь очень плохое зрение.
