– Я не играю в игры, – сказал Колин. – Не люблю.
– Ну и зря. Это весело. Хотя есть игры и повеселее скрэббла, – сказала Линдси.
* * *
Итоговый результат игры:
Холлис: 158
Колин: 521
Линдси: 193
Гассан: 0
[39]
После того как он позвонил родителям и сказал, что находится в Гатшоте, умолчав о том, что поселился у незнакомых людей, Колин допоздна работал над теоремой в отведенной ему комнате на втором этаже. Там стоял замечательный дубовый письменный стол с пустыми ящиками. Колину почему-то всегда нравились столы с пустыми ящиками.
Работа над теоремой не ладилась. Но едва он начал волноваться, что его познаний в математике не хватит, чтобы справиться с задачей, как дверь отворилась. Подняв глаза, он увидел Линдси Ли Уэллс в пижаме салатового цвета.
– Как твоя голова? – спросила она, присаживаясь на его кровать.
Он закрыл правый глаз, потом открыл его и прижал палец к ранке:
– Болит. Спасибо, что помогла.
Скрестив ноги по-турецки, она пропела:
– Вот для чего нужны друзья-а! – Но потом вдруг приняла серьезный вид. – Слушай, можно тебе кое-что рассказать? – спросила она и куснула большой палец.
– Эй, я так же делаю, – воскликнул Колин.
– Да? Странно. Это как палец сосать, только не так стремно. Но я так делаю только, когда одна, – сказала Линдси, а Колин подумал, что сейчас она не одна. – Ну так вот. Это тупой вопрос, но можно рассказать тебе о той фотографии, чтобы ты не подумал, что я стерва? Просто я тут лежала и думала, что вы с Гассаном, наверное, считаете меня стервой и обсуждаете это.
– Ага, – сказал он, хотя, по правде говоря, у них с Гассаном было много других тем для разговоров.
– Я была страшная. Не жирная, без скобок, без прыщей, но все равно страшная. Я сама не понимаю, кто решает, кто страшный, а кто нет – наверное, тайное общество мальчишек, собирающееся в раздевалке, потому что, насколько я помню, привлекательных четвероклассников не существует.
– Это ты про Катерину I не знаешь, – прервал ее Колин.
– Ха-ха-ха. Маньяк! Первое правило слушанья историй: не прерывать. В общем, я была страшная. Меня часто дразнили. Я не буду докучать тебе рассказом про то, как все было ужасно, но все было ужасно. И поэтому в восьмом классе я стала альтернативщицей. Мы с Холлис поехали в Мемфис, купили мне новую одежду, я сделала стрижку как в «Зельде», ну, это такое японское аниме, если не знаешь, покрасила волосы в черный, перестала выходить днем на улицу и стала полуэмо, полуготом, полупанком, полухипстершей. Честно говоря, я сама не понимала, что делаю, но это было не важно, потому что в средней школе города Милан, штат Теннесси, отродясь не видали ни эмо, ни готов, ни панков, ни хипстеров. Я была не такой, как все, вот и все. Я всех ненавидела, и все весь год ненавидели меня. А потом я перешла в старшие классы и решила заставить всех меня полюбить. Просто так решила, и все. И знаешь, это оказалось легко! Я стала крутой. Тот, кто ходит как крутой, разговаривает как крутой, одевается как крутой и ведет себя чуть-чуть нахально, как крутой, становится крутым. Но я не стерва. Популярность в моей школе – вообще не проблема.
– Так, – сказал Колин, – говорят только популярные люди.
– Ну, хорошо. Но я не просто какая-то бывшая чувырла, которая продала душу, чтобы встречаться с красавчиками и ходить на лучшие вечеринки в Гатшоте… Я… не продавала душу. – Казалось, она пытается оправдаться.
– Ага. Но мне без разницы, – признался Колин. – Ботаны всегда говорят, что им плевать на популярность, но без друзей фигово. Лично мне «крутые ребята» в кавычках никогда не нравились – по-моему, они все придурки. Но, наверное, в чем-то я похож на них. Например, недавно я сказал Гассану, что хочу быть значимым – ну, чтобы обо мне помнили. И он сказал: «Слава – это новая популярность». Может, он прав, и я просто хочу прославиться. Сегодня я думал над этим. Может быть, я хочу, чтобы незнакомцы считали меня крутым, потому что мои знакомые меня таким не считают. В десять лет я ходил с классом в зоопарк и очень захотел писать, да? Кстати, в тот день мне несколько раз хотелось писать, наверное, из-за чрезмерной гидратации. Кстати, ты слышала, что правило восьми стаканов воды в день – научно необоснованная фигня?
[40]
Такое часто встречается. Многое кажется правдой, потому что люди ленивы и нелюбопытны, и, кстати, «нелюбопытны» – это правильное слово, хотя кто бы мог подумать.
– Так странно наблюдать за тем, как ты размышляешь, – сказала Линдси, и Колин вздохнул. Он знал, что не умеет рассказывать истории, что всегда перегружает их лишними деталями и отступлениями, которые интересны только ему.
– В общем, мой пенис чуть было не откусил лев. Я к чему – такое никогда не случается с популярными ребятами. Никогда.
Линдси засмеялась.
– Из этого вышла бы отличная история, если бы ты умел рассказывать. – Она снова куснула большой палец, как делала только наедине с собой. И, прикрыв лицо рукой, призналась: – Я думаю, что ты крут, и хочу, чтобы ты думал так же про меня, – вот и вся популярность.
Конец начала
После первого поцелуя Колин и Катерина I минуты две сидели молча. Катерина внимательно смотрела на Колина, а он пытался продолжить перевод Овидия, но столкнулся с беспрецедентной проблемой: он не мог сосредоточиться и все время смотрел на нее. Ее большие – слишком большие для такого юного лица – глаза пристально смотрели на него. Он подумал, что влюбился.
Наконец она заговорила:
– Колин.
– Да, Катерина.
– Нам нужно расстаться.
Тогда Колин еще не осознавал важность момента. Он погрузился в чтение Овидия, молча оплакивая свою потерю, а Катерина наблюдала за ним еще с полчаса, пока родители не забрали ее домой. Но несколько Катерин спустя он уже с ностальгией вспоминал о Великой как об идеальном представителе феномена Катерин. Их трехминутный роман был эталоном неизбежного танго между Бросальщиком и Брошенным: борьба, покорение и возвращение домой.
[восемь]
Тому, кто всю свою жизнь прожил в Чикаго, трудно понять некоторые особенности провинциальной жизни. Взять хотя бы злополучного петуха. Раньше Колин думал, что кукарекающий петух – просто литературно-киношное клише. Если писателю нужно, чтобы герой проснулся на заре, он, по старой литературной традиции, придумывает кукарекающего петуха. Писатели описывают все не так, как бывает на самом деле, думал Колин. Они никогда не говорят всей правды, им важен смысл. Сам он считал, что правда настолько же важна, как и смысл, и, наверное, именно поэтому не умел рассказывать истории.
