Меня потушили, думала я.
Меня задули, думала я.
Я больше не горю, думала я.
Меня словно потеряли, бросили, выплюнули, зарыли, вышвырнули в огромную дыру. Я маленькая. Очень маленькая. В холодной тьме я осознавала, насколько я мала, и думала о том, что никогда больше не стану большой. Крошка. Щепка. Потерянная вещица. Маленькая потерянная вещица. Вот как это было. Как-то так. Хотя нет, даже такое определение не могло в полной мере отразить весь ужас ситуации. Даже такое. Находиться в одиночестве на Свалке было подобно смерти. Ты будто окончательно умер, угас, погиб, навечно стерся из памяти других. Словно тебя никогда и не было и никто тебя не знал. Именно так. Вот только ты был жив и дышал посреди этой пустоши, а смерть давила на тебя и шагала вокруг. Вот где я очутилась. В самом сердце этой пустоши. И я шагала по ней, задыхавшаяся и несчастная. Мой толстый кожаный комбинезон и громоздкий металлический шлем на голове были мне настолько велики, что приходилось подпрыгивать внутри них, чтобы увидеть что-то сквозь забрало. Я и все эти мертвые вещи. Сотни и сотни предметов различного размера, сваленных друг на друга. Настоящее царство мусора.
Мне их жаль, подумала я. Очень жаль. Жаль все эти сломанные вещи. Как это случилось, изуродованные предметы, кто это с вами сделал? Мне жаль, что вы всем безразличны. Мне жаль. Но я не смогу позаботиться обо всех вас, у меня просто не хватит сил. Не смогу — и не стану. Иначе вы очень быстро меня задуете. Задуете и поглотите.
Прямо передо мной была старая деревянная лестница. Она была сломанной и потрескавшейся, нескольких ступеней не хватало. Наверное, когда-то она была очень длинной. Я задумалась, куда же она вела. Сейчас она поднималась в никуда, но крепко стояла на своем месте, слегка покачиваясь под нараставшими порывами ветра, однако и не думая уходить под землю. Островок посреди океана пустоты, подумала я. Размеры этого островка были равны моим шансам когда-либо отсюда выбраться. Он был не очень твердым, но уж точно тверже, чем все вокруг. Я добралась до него и вскарабкалась на его ступени. Невзирая на усталость, я шла вдоль качающихся перил до тех пор, пока не оказалась выше уровня Свалки. Оттуда я смогла увидеть, что по-прежнему связана с видневшимся вдали зданием. Я оказалась в наивысшей на тот момент точке Свалки. Лестница была подобна мачте корабля. Я поднялась еще чуть-чуть и села на ступеньку. Меня мутило, а вокруг все так же летали чайки. Они живые, подумала я, и мысленно их поприветствовала. Я здесь. Еще здесь. Еще жива.
Я решила передохнуть, пока могла. На чьей-то старой лестнице. Вдалеке виднелся Айрмонгер-парк. Он был подобен черному острову, угольному пятну. Прищурившись, я даже сумела разглядеть несколько фигур у стены. Они были не больше муравья или мухи. Ворота были все еще открыты. Не закрывайте эти чертовы ворота, подумала я. Не смейте. Не бросайте меня здесь, ублюдки. Для меня это будет концом всего.
Именно тогда, сидя на этой лестнице, я увидела его.
На Свалке был кто-то еще. Не темная тень внизу, нет, это был кто-то совершенно другой. Он был одет очень изысканно, словно шел в какое-то конкретное место. Мне не сразу пришла в голову мысль о том, как странно видеть кого-то столь хорошо одетого посреди мусорных куч. Цилиндр, фрак, бабочка, белая рубашка — настоящий джентльмен. Странными были только его брюки — их нижняя часть будто где-то потерялась. Кто это, подумала я, и какого черта он здесь делает? Он увязнет, если не будет повнимательнее. Он был высоким, это было заметно даже посреди Свалки. Поначалу я подумала, что он взрослый. Какой-то свихнувшийся чистокровный Айрмонгер, вышедший побродить по Свалке в шторм. Только когда он приблизился, я поняла, что это мальчик, высокий ребенок. И лишь тогда до меня дошло, что его странные брюки не были брюками вовсе. Это были темные короткие штанишки вроде тех, которые носил Клод. Ноги ниже колен были попросту голыми. О, Клод, подумала я, ты бы мне сразу объяснил, что это за странный парнишка, скачущий по кучам мусора посреди Свалки! Ты бы мне сразу все растолковал. Ох, скажи ему, чтобы он вернулся домой, ох, скажи ему! Ему не следует здесь находиться, особенно сейчас. Здесь он встретит свою смерть. Я поступила неправильно, очень неправильно, по их меркам, но даже меня они попытались защитить, дав мне шлем и комбинезон и приставив ко мне якорь, который держал мою веревку, пусть даже слабый. И тогда я наконец поняла. У этого парня нет веревки. А раз у него нет веревки, то у него нет и якоря. Ничто не связывало его с землей. Ничто. Он умрет. Думаю, я произнесла эти слова вслух, вздрогнув внутри своего комбинезона и выпустив пар на забрало шлема.
— Он умрет.
Но фигура продолжала двигаться. Казалось, что ей это удается без особого труда. Фигура перескакивала из точки в точку, широко шагала, мчалась то прямо, то влево, то вправо. Похоже, направление парня не интересовало. Если он пройдет мимо меня, подумала я, если он продолжит свой путь, то обратно ему уже не вернуться. Он окажется в пустом пространстве между моей лестницей и Филчингом, расположенным во многих милях отсюда. Бог свидетель, ему туда не добраться. А парень все подпрыгивал и размахивал руками, словно был огромной долговязой птицей, безуспешно пытавшейся взлететь. Вокруг него кружились несколько чаек. Они бросались вниз, словно играя с ним. Время от времени казалось, что он сам был покрыт белыми перьями и приветствовал чаек, участвуя в их играх. Но когда он подошел ближе, я заметила, что с каждым их налетом его одежда становится все грязнее и грязнее и на ней появляются все новые и новые разрывы. Они заставляют его увязнуть, поняла я. Они клюют его. Целенаправленно.
— Эй! Прекратите это! — заорала я. — Оставьте его в покое!
Они меня не слышали. И он меня не слышал. Только я могла себя слышать. Я должна добраться до него, сказала я себе. Должна. Буря приближается, уровень мусора поднимается, и скоро Свалка забурлит. Я должна добраться до него, должна заставить его услышать меня.
Я попыталась снять шлем, но он не поддавался. Я попыталась открыть забрало, но мои перчатки были слишком большими и толстыми, слишком жирными и скользкими, чтобы открыть замок. И я не могла снять их, поскольку они были частью этого костюма, были пришиты к рукавам. Надо разбить забрало шлема, пока не стало слишком поздно, сказала я себе. Посмотрите, посмотрите на него. Он простирал руки к чайкам. После каждой атаки они взлетали, а он снова поднимался и махал им руками, словно призывая птиц вернуться. И они возвращались. Их, наверное, была целая сотня. Они кружились, дрались и клевали друг друга в воздухе, после чего вновь и вновь бросались на парня, подхватывая его и поднимая на мгновение в воздух — но лишь затем, чтобы вновь бросить его на кучи мусора. Он был подобен бледному изорванному пугалу. Кое-где на нем уже начала проступать кровь, но при этом его цилиндр по какой-то немыслимой причине продолжал сидеть у него на голове, словно даже посреди такого ужаса ему непременно следовало быть надетым подобающе.
Я махала ему руками. Я даже прыгала на ступеньке настолько высоко, насколько хватало смелости. Но он был так увлечен чайками, что не обращал на меня никакого внимания. Я швыряла в птиц всяким хламом, но ни один из моих снарядов так и не достиг цели. Я должна разбить забрало шлема, снова подумала я. Должна. На самом верху лестницы с правой стороны была сломанная ступенька, и из нее торчал арматурный прут. Я стала биться о него забралом. Бам! Бам! Бам! Безрезультатно. Ни царапины. Я не могла биться слишком сильно, иначе рисковала пробить себе лицо и остаться навеки нанизанной на ступеньку лестницы, ведущей в никуда. Бам! Бам! Бам! Трещина, хорошая трещина. Бам! Бам! Острие пробило стекло и порезало мне щеку. Но дело было сделано! Забрало разбито. Я извлекла осколки своими толстыми перчатками. И тогда я закричала. Закричала во всю силу своих легких:
