Двуручный меч крутится всё быстрее и быстрее. Первая пика рывком клюёт Императора в грудь, тот чуть поворачивается, и остриё бессильно соскальзывает по гладкому нагруднику. Гномы не подвели. А в следующий миг меч Императора, свистнув, обрушивается вперёд, разрубая копейные древки. Прежде, чем пираты успевают опомниться, Император уже оказывается среди них, в самой гуще…
Считается, что двуручный меч не годится для боя в плотной толпе. И это справедливо – если драться по всем правилам. Император правила отбросил. Раз и навсегда. Уже давно. Когда выходил с несколькими когортами против магов Мельина…
Император держал клинок, словно топор, левой рукой прямо за лезвие, и орудовал им, нанося удары то остриём, то тяжелым эфесом. Круглый шар противовеса дробил кости и сминал шлемы, человеческая рука разила сейчас с поистине нечеловеческой силой, потому что Император вновь видел перед собой своего щенка, распятого на тёмном камне алтаря, и самодовольную Сежес с компанией, утверждавшими тогда, что правитель Империи не может проявлять «мягкосердечности». Что ж, он уже доказал – в первую очередь той же Сежес, – что оказался способным учеником.
Кровавый клубок прокатился к дверям, оставляя на своём пути смятые и нелепые человеческие фигурки, словно игрушки, сломанные и разбросанные злым ребёнком. Император прошёл сквозь строй копейщиков и шёл так до тех пор, пока пираты не дрогнули и не кинулись врассыпную. Они-то были живыми, и они-то, в отличие от каких-нибудь безмозглых чудищ, порождений отвратной магии, умереть не стремились.
Гнаться за ними Император не стал. Беглецы с воплями ныряли в какие-то боковые двери, гремело железо лихорадочно задвигавшихся засовов. Кто-то пустил арбалетную стрелу – промахнулся от страха.
Император остановился. Доспехи забрызганы кровью, но сталь гномов доказала, что за неё не зря платили золотом по весу чуть ли не как три к одному. Ни единой вмятины или даже царапины на нагруднике, наплечниках, пластинах, прикрывавших руки и ноги. Если бы пираты оказались более умелыми копейщиками или просто проявили бы больше хладнокровия, конечно, Императору было б несдобровать. Острия пик нашли бы дорогу в уязвимые сочленения, в лицо, лишь наполовину прикрытое шлемом, в ноги…
Правитель Мельина оглянулся. Восемь тел. Бой длился совсем недолго. Пираты выказали завидную разумность – может, с ними ещё удастся поладить? Собственно говоря, против них самих Император ничего не имел – не они ведь похитили его Тайде, а та загадочная Белая Тень, которую он с тех пор ни разу так и не увидел, хоть, знают Всемогущие, какие бы имена они ни носили, он, Император, многое бы отдал за эту встречу.
Округлый зал. Четыре двери – наверное, за ними такие же коридоры, как и тот, которым он прошёл. Восемь дверей поменьше – куда спасались бегством пираты. В середине – пустое, ничем не огороженное пространство, дыра в полу, шириной, наверное, добрых семь футов.
Император осторожно приблизился к краю. Внизу, на дне, среди мрака, неярко горел огонь – странный, жёлтый с синей окантовкой. Жара не чувствовалась, пламя казалось холодным. И ещё – огонь словно бы плавал в воздухе, не имея никакой опоры.
Резкий крик. Рвущий, режущий, отчаянный. Вспоровший тишину, словно отточенный клинок.
Императора спас инстинкт. Он отпрянул – в тот же миг мимо него что-то пронеслось вниз, кануло прямо туда, во тьму и огонь. Но глаза человека, уже ступившего за грань, уже выведенного туда своей яростью, успели увидеть всё, что было нужно.
Тайде. Сеамни Оэктаканн, туго спелёнутая, связанная какими-то полупрозрачными, фосфоресцирующими путами, заключённая в тугой кокон вражьего волшебства, – и рядом с ней падала тень. Та самая тень старика в широкополой шляпе, памятная ещё по Мельину!
Желание Императора исполнилось даже быстрее, чем он мог себе представить.
Странная пара, сцепившаяся, сплётшаяся крепче, чем самые страстные любовники, скрылась в густой тьме внизу. Замигал и взвился жёлтый огонь, его языки источали холод, почти что дотягиваясь до Императора.
Всё, что он успел сделать, – это отшатнуться. Явилось ли ему видение? Или это было реальным? И что ему теперь делать – слепо прыгать туда, вниз?
Ответ пришёл сам и немедленно. Сверху, из широкой бреши в потолке, вниз прыгнул новый участник этого спектакля.
Император ожидал чудовища. Каких-нибудь рогов, клыков, хоботов и тому подобного. Чешуйчатой брони и алчной пасти, истекающей ядовитой слюной. К этому он был готов. Не готов он оказался к другому…
Мягкие сапожки коснулись каменного пола. С лёгким шелестом вынырнули из ножен две кривые сабли. Блеснула пара вампирских клыков. Алые с фиолетовым глаза чуть прищурились, чёрные кожистые крылья неспешно сложились, окутывая фигуру словно плотный плащ. Губы растянулись в жутковатую ухмылку-гримасу. Сквозь иссиня-чёрные волосы виднелись острые кончики эльфийских ушей. А на груди плотная лиловая ткань туго обтягивала две небольшие девственные выпуклости.
Император не сомневался – его враги поняли, что дальнейшая игра в прятки им ничего не даст. И сделали наконец-то ход, который, возможно, приберегали на потом или которого хотели и вовсе избежать.
Вампиресса. Эльфийка. Чего не может быть в принципе. Точнее, не может быть по законам мира Мельина.
И это то самое страшилище, которое они с Эфраимом почувствовали на подходах к храму-замку?
Император вглядывался, наверное, секунду, не больше. И ровно на секунду больше, чем следовало.
То, очень голодное и очень злобное существо, замеченное им в окне, владело своей собственной магией. Магией, превозмочь которую так просто, без команды, не смогла даже белая перчатка.
Свистящий шёпот, вползающий в сознание, точно густая, липкая слизь. Мысли начинают путаться, руки бессильно опускаются, и подбородок вздёргивается сам собой, пальцы тянутся стянуть шлем, открыть шею неестественно острым клыкам.
Владыка Мельина тяжело рухнул на колени. Силы оставляли его, покидая тело подобно воде, струящейся из пробитого бурдюка. Зрение не помутилось, и это ещё многократно усиливало кошмар.
«Используй Силу, глупец! – взорвалось в мозгу. – Используй, пока не поздно! Это – единственный выход! Ну, чего же ты ещё ждёшь?!»
Вампирша подходила неспешно, словно желая насладиться бессилием жертвы. Она была очень, очень, очень голодна – эманации страшного голода её пробивались сквозь ею же самой насланную магию. Кто знает, как долго ее держали в заточении, где пищей служила одна лишь магия? Магия удерживала уже один раз умершую плоть, не позволяя ей распасться серой золой, но голода не утоляя. И теперь вампирша, наконец-то высвобождённая из оков, неторопливо, растягивая наслаждение, приближалась к жертве – высокому, сильному человеку, истинному воину, что сейчас оседал на каменный пол бессильной куклой.
Бесполезный меч выпал из разжавшихся пальцев, загремел по каменным плитам. Вампиресса улыбалась, ни на миг не ослабляя натиска. Она была опытна и осторожна. Даже дикий, почти что непереносимый голод не заставил её потерять голову и слепо броситься на добычу. Пинком ноги она отшвырнула в сторону двуручный меч – клинок сорвался вниз, в тёмную брешь, беззвучно канул в глубину, словно там разверзалась не имеющая дна пропасть.
