Второе — Наследство Саурона. Фолко крепко помнил рассказы Теофраста о Черной Скале Харада! Быть может, этот самый Хенна — некто вроде Олмера, прокладывающий себе путь ко власти благодаря гибельному магическому талисману из прошлого? Нет, не похоже. Свет! Вот главная загвоздка. Ни Саурон, ни былой его повелитель, Мелкор, никогда не пользовались Светом.
Боялись они его и ненавидели — так, по крайней мере, утверждают эльфы.
Оружие Саурона — Тьма… Не мог Хенна позаимствовать нечто из арсеналов Барад-Дура. Конечно, если этот загадочный Свет и есть плоды «просветления» Хенны…
Третье — нечто совершенно неожиданное. Придумать можно все что угодно — от Синих Магов до вмешательства Великого Орлангура. Нет, не то. Орлангур не вмешивается в людские дела, они для него — как игра мельтешащих бликов на поверхности воды. Синие Маги… Наугрим… который то ли выжил, то ли нет после страшного удара Олмера под стенами Серой Гавани… А еще?
Появление кого-то из Майяр… Возвращение Гэндальфа…
«Тьфу, пропасть!» — Хоббит досадливо поморщился. Полезет же такое в голову… Пала Серая Гавань, пал Прямой Путь! Может статься, что и Авари, Невозжелавшие, не сумеют найти дорогу на Заокраинный Запад, задайся они подобной целью…
Фолко повернул эльфийский перстень камнем вверх.
…И тут же едва не ослеп. Чувство было такое, словно он оказался в самом сердце ярящегося океана белого, снежно-чистого пламени. Оно не жгло, оно разъедало, словно кислота, и разъедало не тело — саму душу. Даже радужного мотылька Фолко не видел.
Он был один в этом белом пламени, где верх сливался с низом, правая сторона — с левой. Ни ориентиров, ни направления — одна только боль. Фолко внезапно почувствовал себя маленьким, напуганным, неопытным хоббитом, вдруг оказавшимся в пригорянском трактире один на один с бывалым мечником.
Умом Фолко понимал — точнее, пока еще помнил, — что никуда не делся ни океан, ни береговая полоса; над миром по-прежнему светит солнце, пусть жаркое, но совсем не убийственное; под ногами — старое, крепкое тело «дракона». Он помнил это — но именно помнил. Мир, представший внутреннему взору, разительно отличался от видимого глазами. Собственно говоря, мира, как такового, тут вообще не было.
Однако было кое-что иное. Где-то в яростном белом огне пряталось НЕЧТО; боль обжигала вдвойне, когда Фолко пытался углядеть это незримое средоточие Силы. Но именно боль стала поводырем. Усилием воли хоббит погнал мотылька (а на самом деле — собственную свою мысль) — туда, вперед, неважно, вверх или вниз, на восток или на запад, — главное, что вперед.
Он помнил, что там, в недрах огненной круговерти, его подстерегают те самые таинственные «заклинатели». Однако с торжеством неофита, окунувшегося с головой в недоступный прочим смертным миг волшебства, Фолко шел напролом. Его воля обрывала боль, заставляя умолкнуть терзаемую плоть «тонкого» тела, что обрел он, прибегнув к эльфийскому чародейству.
Прошлый раз он видел залитый Тьмой мир — мир, пронзенный узкой солнечной шпагой; теперь место Тьмы занял Свет, с не меньшим успехом застилая глаза. Тогда сияла крошечная точка на лоне залитой мраком земли; сейчас же открылось незримое сердце огня, тайное сердце в бьющемся и ярящемся от нерастраченной мощи океане неземного пламени. И теперь Фолко сумел, одолев палящую боль, прорваться сквозь все завесы — прямиком к потайной сердцевине.
Воображение, разбуженное запомнившимися с прошлого раза «повелителем» и возможными «честивыми чародеями», рисовало хоббиту мрачный замок, высоченные своды, теряющиеся во тьме, исполинские залы и — венец всего — вознесшийся черный трон…
Однако все оказалось совершенно не так.
Фолко видел внутренности просторного шатра — яркого солнечно-золотистого цвета. Не было ни черных тронов, ни дымящихся отравными испарениями курильниц. Пол в шатре оказался застелен яркими, разноцветными коврами, их покрывал причудливый орнамент.
Ничего темного, зловещего, страшного; впрочем, Фолко давно уже привык — жизнь не любит унылого однообразия черно-белой раскраски. Враг далеко не всегда — жуткое страшилище, нелюдь, каковое должно с молодецким хаканьем развалить клинком надвое (неважно, кто это — безмозглое чудище или же наделенный разумом и речью орк), он ведь тоже — случается — верит в нечто высокое…
В шатре расположились пятеро людей. Четверо сидели в рад, поджав ноги; пятый устроился на возвышении из цветастых подушек, высокий, с чеканным орлиным профилем, с иссиня-черными волосами до плеч. Лицо окаймляла аккуратная бородка. Глаза — темные, большие, чуть вытянутые, со странным мерцанием в глубине. На плечах — просторная, ниспадавшая волнистыми складками накидка драгоценного сверкающего шелка. Пальцы унизаны перстнями, на роскошном, явно подгорной работы поясе — кинжал в золотых ножнах. Рубины, изумруды, крупные ограненные алмазы, синие сапфиры — все сокровища земных недр теснились на ножнах и гарде, свидетельствуя при этом о полном отсутствии вкуса у владельца роскошного оружия.
Собравшиеся говорили на странном языке — отрывистом, резком. Фолко напрягся, стараясь уловить хотя бы намеки на знакомые слова. Ведь хоббит худо-бедно изъяснялся на каспийском и на синдаринском, на языке всадников Рохана и на суровом хазгском, на скудном дунландском и на прямом, как стрела, языке истерлингов! Но на сей раз не преуспел. Не слышалось даже харадских слов.
Однако стоило напрячь волю, обратить ее в слух — и говор чужаков волшебным образом превращался в понятные фразы, словно в сознании Фолко кто-то повторял вслед за беседующими незнакомцами.
— …Таким образом, избавились мы от докучливых толп этих ни на что не годных перьеруких. На нет сведена сила Тхерема. Теперь станет он легкой добычей, — нараспев говорил один из четверых, сидевший с правого края, спиной к незримому Фолко.
— Благодаря мудрости несравненного Хенны, дарованной ему благими Богами… — тотчас же подхватил сидевший по левую руку от говорившего.
— Хватит! — неожиданно резко вмешался чернобородый человек в шелковой накидке, восседавший на возвышении, — судя по всему, как раз тот самый загадочный Хенна. — Хватит лести, Боабдил! Ты знаешь: мы все, и я в том числе, ничто перед мудростью и силой Богов. Им благоугодно было избрать меня, оделить меня силой и мудростью, — но это лишь благодаря им. Я есть лишь их ничтожный служитель — как и вы все.
Голос у Хенны силен и низок, настоящий бас, почти что рык. Глаза горели волей и решимостью. Чем-то он очень-очень напоминал Олмера…
— Мне ведомо, что в пределы владений Наших, — продолжал тем временем Хенна, — вступил отряд богомерзких эльфов. Почему я до сих пор не вижу их голов? Каждый миг, пока их нечестивые сапоги топчут осиянную благодатью землю, дарованную мне Богами, являет собой тягчайшее святотатство и оскорбление тех же всемилостивейших к Нам Богов. Саладин! Я хочу видеть их головы!
— Желание всемилостивейшего повелителя, под чьей стопой дрожит твердь земная, есть закон для смиренного его слуги. Я, Саладин, принесу головы отвратительных чудищ или расстанусь с жизнью.
