— Если что — погодите в драку лезть, я сперва с ними поговорю, — торопливо бросил Рагнур. — Наплету им что-нибудь… мы, мол, наемники из Умбара, желаем сражаться вместе с вами… Хорошо? За железо схватиться всегда успеем…
Солнце меж тем поднималось все выше и выше — и, словно завидуя дневному светилу, в злобной гордыне тщась потягаться с ним, росла на горизонте дымная стена. Вражье войско было уже неподалеку. Только теперь Фолко вдруг подумал, что, наверное, для Великого Орлангура битвы людей и впрямь кажутся очень красивым зрелищем. Могучий, все сметающий серый вал человеческих тел, неведомыми силами согнанный к поспешно возводимой тхеремцами запруде; длинная вереница высоких повозок со сверкающими сталью косами на ободах (о подобных боевых колесницах хоббиту доводилось и слышать, и читать в Гондоре и Эдорасе); строй верховых харадримов, на конях и велбудах, в блистающих бронях, в алых и золотых одеяниях; зелень степи — хотя ей давным-давно полагалось быть иссушенной дожелта; голубизна небес; чернота вздыбившегося дыма. Пожалуй, впервые в жизни хоббит смотрел на разворачивающуюся перед ним драму чуть со стороны, взглядом хоббита, а не воина, отличающегося от людей только ростом да густой растительностью на ногах. Это было грандиозно. Страшно. Завораживающе. Гибельно. Разумом Фолко понимал, что совсем-совсем скоро захватывающая картина, что могла тешить взоры холодного, стоящего вне Добра и Зла Золотого Дракона, исчезнет, сгинет, развеется, подобно утреннему туману под ветром.
Развеется, едва лишь силы сшибутся. К трем основным цветам картины добавится четвертый — алый, цвет крови. А она, похоже, разольется здесь настоящим половодьем.
Невольно хоббит вспомнил незабываемую атаку хирда в самой первой, победоносной битве с воинством Олмера на полпути между Аннуминасом и Форностом, вспомнил цветное лоскутное одеяло, бессильно повалившееся под ноги наступающим подземным копейщикам. Это случится и здесь… только теперь серая волна перьеруких захлестнет и похоронит под собой разряженные харадские тысячи. И ничего тут уже не поделаешь. Четверым не остановить такое воинство. Успеть бы Эовин спасти — а там как Дьюрин рассудит, по присловью гномов…
Четверо воинов шли через поле — прямо к линиям харадского войска. Время рассчитано точно: сражение вот-вот должно начаться — и тхеремцам станет просто не до них. Но как подать о себе весть Эовин?..
Цилиндрик, запечатанный алым сургучом!.. Детская забава, огненная потеха из тех, что так любят мирные по природе своей хоббиты!.. Авантюра, безумный риск — а что еще оставалось делать?
Рука хоббита уже сжала теплое дерево, пальцы уже тянули витой шнурок — когда в харадских рядах грянули боевые рога и все до единого повозки, быстро набирая ход, устремились вниз.
Широко раскрыв глаза, забыв и о сабле, и о луке, Эовин смотрела вперед, не в силах отвести взор. Там, от края и до края земли, от гор до леса, развертывалось покрывало из сотен тысяч живых существ. За их спиной был только дым. Казалось, он порождает их, своих бесчисленных слуг и рабов, и они, послушные злой воле этого облака, идут и идут вперед — чтобы убивать и быть убитыми. Передовые отряды подошли уже достаточно близко; можно было различить отдельных воинов, в легком вооружении, с короткими дротиками или топорами. Шлемов, щитов, кольчуг Эовин не видела.
Чувствительный тычок в плечо заставил девушку прийти в себя.
Прищурившись, Серый пристально глядел на нее — и от одного этого взгляда из головы Эовин разом вылетел весь страх. Их повозка, набирая ход, катилась вниз по длинному, пологому склону, прямо навстречу атакующим.
Внизу, под дощатым настилом, слышался мерный топот ног. Сверкали, сливаясь в гибельный круг, острые косы на ободах колес. Воины Серого были уже готовы к бою. Наложены стрелы, выставлены копья…
Справа и слева от повозки Эовин катились вниз десятки других возов. Их длинная цепь растянулась больше чем на лигу — и все же крылья вражеского войска могли беспрепятственно окружать боевые возы невольников.
— Первый удар ничего не решит, — спокойно заметил Серый. Сотник замер в своей излюбленной позе — руки скрещены на груди — и невозмутимо взирал на быстро приближавшиеся вражеские цепи.
Перьерукие наступали без всякого строя, подбадривая себя визгливыми боевыми кликами. Казалось, вид надвигавшихся повозок ничуть не смутил врагов Великого Тхерема. Воины других народов, быть может, попытались бы расступиться, пропустить набравшие ход, щетинящиеся сталью повозки; а перьерукие словно бы ничего не замечали. Даже напротив — казалось, сверкание кос на ободах только притягивает их.
— Готовься! — коротко приказал Серый. Невольники подняли луки и копья.
Эовин же внезапно оробела — ей впервые в жизни предстояло вступить в бой с теми, кто не сделал ничего плохого ни ей, ни ее народу. Убивать этих несчастных — за что? Несмотря на свои неполные пятнадцать, Эовин уже довелось видеть смерть и страдания; и, хотя девочки в роханских степях взрослеют быстро и учатся сражаться наравне с мальчишками, первой выпустить стрелу в наступающих Эовин не могла.
Серый, похоже, понял ее колебания.
— Либо убьешь ты — либо убьют тебя. — Он жестко взглянул в глаза Эовин.
— Выбирай, но только не медли!
Перьерукие воины оказались совсем рядом. Разумеется, никаких перьев на руках у них не оказалось: как говорил Вингетор, перья служили отличительным признаком аристократии. Эовин увидала совершенно обычных людей, худощавых, высокорослых, с вытянутыми длинными лицами, смуглокожих.
На голове каждый из них носил плюмаж из перьев.
Свистнула первая стрела, выпущенная кем-то из перьеруких. Тхеремцы поскупились на доспехи, невольников прикрывали только борта повозки; то и дело приходилось кланяться шелестящей смерти. К ногам Эовин на излете упала стрела — грубое древко, кое-как укрепленное оперение, наконечник из кости… Такими баловались роханские подростки, получив первый в своей жизни доспех из толстой бычьей кожи. «Эх, будь у меня кольчуга!.. Пусть не такая, как у мастера Холбутлы, пусть самая обыкновенная!..»
— Стреляй! — гаркнул Серый. До вражеских рядов оставалось совсем немного. Повозка набрала ход, бешено крутились серпы, готовые врубиться в незащищенную плоть.
Остальные невольники дружно отпустили тетивы, торопясь набросить новые стрелы. Промахнуться было невозможно — настолько плотными оказались ряды наступавших. Эовин неуверенно подняла лук… и внезапно обжегшая левое плечо боль заставила ее — от неожиданности — пустить первую стрелу.
Навсегда оставшийся безымянным воин перьеруких схватился за пробитую грудь и рухнул.
Несколько мгновений спустя повозка врезалась в толпу.
Первое, что услышала Эовин, — тупой жуткий хряск. Хряск, через секунду потонувший в истошных предсмертных воплях. Давя, рубя и калеча, повозка прокладывала дорогу через людское море, и борта ее сверху донизу мгновенно окрасились алым.
Эовин выпустила лишь одну-единственную стрелу. И замерла от ужаса, не в силах смотреть и не в силах отвернуться. Девушка застыла, глядя, с какой легкостью резали человеческую плоть громадные косы, как пронзали перьеруких длинные копья, рубили тяжелые топоры и пробивали стрелы. Вместо того чтобы расступиться перед чудовищем, воины перьерукого племени бросились на него со всех сторон. Эовин видела их лица — на них не осталось ничего человеческого. Это были даже не звери, нет… словно какая-то Сила выпила до дна у несчастных души, бросив после этого на убой.
