— Слушайте и внимайте словам нового дела! — крикнул он, приподнимаясь на стременах. — Вам надлежит пройти по краю обитаемых земель к тайне Востока и помочь Вождю разрешить ее. Он нуждается в вас. Вы выступаете завтра, на сборы даю один день. Не тревожьтесь о дороге — у вас есть опытные проводники. Не тревожьтесь о припасах — мы даем вам достаточно.
Ваше дело — проложить мечами дорогу к неведомому и обратить его на службу нашему делу, ибо вы знаете, что такие места таят много чудесных вещей, сила которых необходима, если мы восстанем против наученных Заморскими Силами эльфов, гори земля у них под ногами! А теперь будет говорить Отон.
— Братья! Перед нами путь, где будет раздолье вашим мечам. Все вы — известные бойцы, славные среди своих соплеменников. Все вы… почти все, — он бросил быстрый взгляд на Фолко и гномов, — давно знаете друг друга и меня и помните закон нашего Братства — только смерть может помешать выполнению приказа. В отряде одиннадцать новых воинов — им придется делом доказать свое право быть среди нас. Десятники! Разобраться по старым десяткам!
Строй сломался, по нему прошло короткое множественное движение, и он оказался разделенным на десять небольших отрядов — где по девять, где по восемь, а где и по семь человек. Одиннадцать новичков остались стоять в середине — и среди них гномы и хоббит. Отон спешился, неторопливо прошелся вдоль строя — и только теперь хоббит с удивлением сообразил, что тот говорил на Всеобщем Языке!
Проходя мимо новых бойцов, Отон на время задерживался возле каждого, задавал два-три вопроса и называл номер десятка, куда тот должен был отправиться. Когда очередь дошла до друзей, Отон с минуту молча смотрел на них, прищурив темные глаза, а потом мотнул головой и небрежно бросил:
— Восьмой десяток…
Остаток дня прошел в сборах. Грузили припасы для дальней дороги, отбирали коней и делали еще тысячу дел, необходимых перед походом. Друзья честно работали наравне со всеми; им повезло: в десятке не было орков, командовал им немолодой уже уроженец Дэйла, хорошо знавший народ гномов и уважавший их. Кроме него, в десятке были еще два истерлинга, два ангмарца, один выходец из Айбора и один аж из северных областей долины Андуина, из государства Беорнингов. Все знали Всеобщий Язык, все видели недавнее состязание и поглядывали на друзей с изрядной почтительностью.
Ночью Фолко опять долго не спал. Вот он оказался в самом центре Цитадели Олмера, познакомился с десятками служащих ему; но он не видел в них закоренелых в грабежах и убийствах разбойников с большой дороги. Это были сильные и смелые люди, и власть Олмера могла держаться среди них на чем угодно, кроме одного — кроме страха.
Наутро отряд выступил. Друзья ничего не успели узнать; однако когда дружина Отона проезжала городскими улицами, среди провожавших Фолко нежданно увидел знакомое лицо Келаста и едва удержался от вскрика.
Дорвагский разведчик стоял в окружении товарищей, бесстрастно взирая на проходящие мимо ряды конных. Лишь едва заметное движение его головы дало понять хоббиту, что Келаст заметил его.
— Эй, Манор! — тронул за плечо могучего истерлинга Торин. — Когда нам скажут, что нужно делать в этом походе? Тут же не так, как в Арноре, где приказывают рубить, не сказав кого и зачем! Я тут недолго, но думаю, что должно быть по-иному!
— Так и будет! — отозвался Манор, поправляя копье у седла. — На первом же привале Отон расскажет все, что нам нужно знать. Он ничего не скрывает понапрасну. Сам увидишь…
У городских ворот их нагнал приехавший пожелать удачи Берель, и тут же к отряду присоединился еще один его член — низенький тщедушный человечек со странно знакомой плотно закрытой корзиной; присмотревшись, Фолко узнал в ней садок с улагами!
Три дня они продвигались через страну Олмера — не медля, но и без ненужной поспешности; взору Фолко открывались богатые селения разных родов и племен, которые, точно сорванные ветром листья, облепили могучий ствол неколебимо стоящего перед грозою дерева. Отряд Отона ни в чем не знал нехватки. Даже ночевали они не под открытым небом, а на имевшихся вдоль дороги обширных воинских дворах — опытный командир Отон не хотел утомлять своих людей раньше времени.
Смутно и мглисто было эти дни на душе у хоббита. Их встретили с открытой, чуть грубоватой, но искренней дружелюбностью; их умению дивились и уважали за это; кое-кто даже просил на досуге обучить их увиденным на ристалищном поле приемам боя. Руки истерлингов, харадримов, ангмарцев и хазгов ломали хлеб, протягивая половину краюхи хоббиту; к его кружке с готовностью тянулись полные ароматным медом фляги; ночью, сжавшись под одеялом, Фолко с ужасом все четче и четче осознавал, как непросто ему будет поднять оружие на доверявших ему и делившихся с ним походным ломтем.
Фолко и его друзья быстро поладили со своими новыми спутниками, хотя поневоле держались в стороне, стараясь не ввязываться в общие разговоры.
Их оставили в покое — здесь за каждым признавалось право вести себя как вздумается, лишь бы не отступал в бою. Только хазги, а их в отряде оказалось полтора десятка — бросали какие-то странные взгляды на висевший на груди у хоббита заветный кинжал; и взгляды эти не отличались, признаться, особой приязнью. Фолко спросил совета у друзей.
— Незачем ссориться с ними раньше времени или давать им повод держать камень за пазухой, — пожал плечами Малыш. — Нужно объясниться в открытую.
Вечером третьего дня пути Фолко как бы невзначай оказался рядом с сидевшими в кружок хазгами; окинутый плащ оставлял открытым клинок Отрины.
Хазги словно по команде смолкли, выжидательно глядя на хоббита. Тот попытался заговорить с ними тщательно подобранными словами наречия Цитадели, малый запас которых он все же успел составить себе к этому времени, однако старый хазг, один из недавних соперников по стрелковому спору, остановил его.
— Говори на языке Заката, — каркнул он, поднимая голову. — И тебе легче, и мы тебя поймем — тут есть кое-кто, кто его знает.
— Хорошо, почтенные! Я хотел поговорить с вами как воин с воинами и верю, что вы поймете меня. Догадываюсь, что вас смущает эта вещь, которая ныне принадлежит мне. Но знайте же, что я получил ее из рук самого Вождя, во время нашей встречи на далеком и враждебном Западе. Я не знаю подробностей гундабадского боя, но не как презренный грабитель, обдирающий тела мертвых, обрел я этот кинжал! В истинности этих слов сошлюсь на хорошо известного вам Санделло, а также Береля.
Хазги некоторое время помолчали, пока двое или трое из них вполголоса переводили остальным слова хоббита. Потом они вдруг заговорили вместе, словно совещаясь; старый хазг, который, очевидно, был у них за старшего, молчал, только быстро переводил взгляд с одного соплеменника на другого, словно спрашивая о чем-то; и когда заговорил он, все остальные разом умолкли.
— Здесь никто не проверит твоих слов, — медленно сказал он. — Но мы видим — ты говоришь правду… Узнай же, половинчик, что этот клинок некогда принадлежал нашему народу, одному из наших вождей. Несколько зим назад часть наших прошла далеко на закат к самому Гундабаду… Там они повстречали Вождя. Этот клинок попал к нему, и, клянусь Великой Лестницей, он попал к нему по праву. Мы удивились, увидав его у тебя… Но теперь все ясно. Садись с нами, Отмеченный Вождем, выпей круговую!
