В ожидании Дианы
С тех пор как Диана внезапно пропала, прошло несколько дней. Петр уже не знал, что и думать. В чате ее не было, а на письма, которые он бросал на ее почтовый ящик, никто не отвечал. Может быть, она на что-то обиделась? Но ничего такого, на что можно было обидеться, Петр вроде бы не говорил и не писал. Петр не знал, что делать. Кто их, девушек, знает, на что они могут вдруг взять и обидеться. Ни одной близкой знакомой девушки у него не было.
В конце концов он решил послать ей еще одно письмо, причем такое, на которое просто нельзя не ответить. Но что написать?.. Может быть, взмолиться: «Диана, дорогая, откликнитесь!» Нет, так не пойдет. Выходит слишком плаксиво, а слабаком выглядеть не хотелось.
Петр, почесав голову, долго смотрел на экран и наконец напечатал:
Дорогая и глубокоуважаемая Диана…
Дальше дело не пошло. Все, что приходило в голову, больше всего напоминало заявление в жилконтору о плохой работе отопительной системы. Посылать такое письмо и рассчитывать на то, что оно проберет кого-то до глубины души, не приходилось.
«Что же делать, что делать?» — думал Петр в отчаянии. И чем больше он переживал, тем меньше ему нравилось то, что у него выходило. Значит, все напрасно. И Диана ему больше никогда не напишет, он потерял ее навсегда!
Петр так привык к их ежедневным разговорам, что у него не проходило чувство, будто из его жизни исчезло нечто невероятно важное, без чего он уже не сможет жить как обычно. Дошло до того, что у него пропал аппетит, а домочадцы вызывали только отвращение. При этом никто ничего не замечал. Только любимица Пунечка заволновалась и не отходила от Петра ни на шаг. Вот и сейчас она вошла к гостиную, где за компьютером страдал молодой хозяин, и прыгнула ему на колени.
«Хоть один верный друг, — думал Петр, поглаживая оглушительно мурлыкавшую кошку. — Уж ты-то точно не станешь пропадать ни с того ни с сего».
Он посмотрел на хорошенькую мордочку. А давно ли она была покрыта болячками, как все быстро успело зарасти! Мысли перекинулись на линолеум, все-таки хорошо, что его сменили, в квартире стало легче дышать. Потом Петр подумал о новом жильце. Интересно, надолго ли он у них. Петр, в принципе, не имел ничего против, временами даже казалось, что Савва Тимофеевич жил у них всегда. Он почти сразу стал восприниматься как полноправный член семьи, хотя в то же время нисколько не утратил своей автономности. Он никому не мешал, уходил и приходил, когда хотел, и был неслышным и невидимым, пока в нем не появлялась необходимость.
Взгляд Петра упал на картинку, которую ему подарил Савва Тимофеевич, когда было решено, что тот останется у них на некоторое время. Он тогда поставил картинку на книжную полку перед компьютером, сказав, что это практически его единственное личное имущество.
Картинка была хорошая: речка, склонившаяся над ней ива, ромашки на переднем плане. Что-то было в этом пейзаже успокаивающее. По крайней мере мысли Петра перешли в более оптимистическое русло. Он встал из-за компьютера и подошел к картинке, чтобы рассмотреть ее получше. В правом нижнем углу стояли две буквы: «Д.П.»
«Что значит это „Д“, — подумалось Петру. — Может быть, Диана? Нет, вряд ли». Он был почти уверен, что Диана — не настоящее имя его виртуальной подруги. «Д» может означать и «Даша», и, например, «Дина», «Дора», да каких только имен не бывает.
В замке заскрежетал ключ, и Петр поспешил убраться к себе в комнату. Разговаривать ни с кем не хотелось, да и участливые вопросы мамы были совершенно ни к чему. Куда легче было с братом Павлушкой: тот вообще ни во что не вникал, не лез, и ему все было по барабану. Впрочем, обратная связь также отсутствовала: от него обычно можно было добиться разве что невнятного бурчания, а когда его не трогали, он хранил торжественное молчание.
С матерью дело обстояло иначе. Петр до сих пор не мог прийти в себя от того разговора о компьютерном сексе. Это же придет такое в голову! Тогда ему удалось убедить ее в том, что она не права, правда, пришлось рассказать ей про Диану. С тех пор мать никак не хотела оставить его в покое. Вот и сейчас она придет к нему, то есть вторгнется на его личную территорию, и начнет задавать вопросы, почему он ничего не ел и что вообще происходит.
Но звуки из коридора заставили его прислушаться, кажется, мама пришла не одна, до него доносился голос, принадлежавший, без сомнения, Савве Тимофеевичу.
— Ну вот, видите, Ольга Васильевна, ваш Домашнев уже становится похожим на человека. Я же говорил, обстановка вашей гимназии в конце концов сделает свое дело — в человеческой обстановке даже Домашневы очеловечиваются.
— Представляете, он сам написал письмо в ГУНО, что мы должны заниматься по особой программе! — говорила Ольга. — Все просто потрясены. Уж чего-чего, а этого мы никак не могли ожидать. Просто чудеса в решете!
— А я был уверен, что так и случится.
— Но вы же помните, какой он был в первые дни, мы уже все увольняться решили, как один. Ребят просто было жалко бросать в начале учебного года. Он на уроки ходил, делал дурацкие замечания, придирался ко всему. Будь его воля, заставил бы и учеников, и учителей ходить в форме и строиться на переменах.
— В форме самой по себе, наверное, нет ничего плохого, — заметил Савва. — Раньше в гимназиях форму носили не только ученики, но и учителя. По крайней мере, не было парада мод. Впрочем, вашей гимназии это не касается.
— Так то раньше! Тогда все было другое. А ему просто нужна была серость и муштра, чтобы в школе не было индивидуальностей. Не знаю даже, как мы это время смогли выдержать…
— Но ведь выдержали, — улыбнулся Савва. — Даже Леонид Яковлевич ни разу не сорвался.
— Верно, — кивнула Ольга. — Это самое удивительное. Петр услышал, что мать приближается к его комнате.
— Петруша, ты дома?
— Да, — ответил Петр. — Погоди, я переодеваюсь.
Это было единственное, что он придумал, чтобы мать не появилась в его комнате и не потребовала выйти. Она считала, что, когда кто-то входит в квартиру, все должны высыпать в коридор и поприветствовать пришедшего. Наверное, она была права, но в сей момент у Петра решительно не было ни сил, ни желания расшаркиваться и вести светскую беседу о погоде.
— Мой руки — и на кухню! — велела мать.
Петр слышал, как она продолжает начатый разговор:
— Но он наконец понял, что наши успехи — это его успехи, что ему самому в плюс, если гимназия будет процветать, а это может произойти, только если преподавателям дать большую свободу, освободить их от догмы школьной программы.
Наконец они удалились на кухню, и Петр смог снова погрузиться в свои невеселые думы. Он и сам не предполагал, что будет настолько убиваться из-за исчезновения Дианы, девушки, которой, возможно, и на свете нет. Надо же, как она серьезно вошла в его жизнь… И как он этого раньше не понял?..
— Петруша, иди обедать! — раздался с кухни голос мамы.
